ЧТО С НАМИ БЫЛО, ЧТО С НАМИ БУДЕТ

 

Когда я говорю «с нами», я имею в виду в широком смысле людей населяющих Россию, и в узком смысле тех их них, для кого слово «Апрель» это не только название месяца. Название писательского объединения «Апрель», возникшего на гребне российской демократической революции, это символ, так же как «Тарусские страницы» или «Метрополь» означающий сопротивление гнету, порыв к свободе. И пускай сегодня эти символы не на слуху, их мало кто вспоминает, но для людей моего поколения и моего социального слоя они живы, они воплощают ценности, которые будут дороги для нас всегда.

«Что с нами было? Что с нами будет?» - это вопросы, которыми сегодня задаются дорогие мне люди, которым 10 лет назад казалось, что они знают чего хотят и которые мыслили едино, но потом по разному восприняли революционные события. Лишь немногие сразу поняли закономерность происходящего, даже если оно сильно отличалось от ожиданий. Кое-кто занял враждебную позицию в отношении реформ или тех методов, которыми они проводились. По правде, я лишился многих близких друзей из-за разницы во взглядах.

Большинство же было разочаровано и во многом потеряло прежнюю ясность ориентиров.

Помню семинар, который проходил в 1993 году в Президиуме Академии наук, на котором присутствовали многие знаменитые диссиденты, в том числе Буковский, Максимов, А. Зиновьев, почти единодушно и в самых резких выражениях поносивших реформы и реформаторов, утверждавших, что мы имеем прежний тоталитаризм и либо Россия вовсе неспособна жить как цивилизованные страны, либо все придется начинать с начала. Один только Василий Аксенов призвал к благоразумию: побойтесь Бога, где это видано, чтобы вчера избавившись от дракона, уже сегодня стать белыми и пушистыми.

С тех пор минуло 10 лет. Что-то отстоялось, утряслось. Видней стало, что мы потеряли и что обрели. В то же время определились новые угрозы. Мы переживаем утрату культуры, массового читателя и беспокоимся по поводу судеб демократии и гражданских свобод в нашей стране. Мы забыли о дефиците, в магазинах полно товаров. Но нет денег, трудней их зарабатывать. Жизнь принадлежит отнюдь не гигантам духа, а порой мелким и малообразованным людишкам, которые наловчились извлекать доллары из всего. Этого ли мы ждали?

Именно в связи со сказанным хочу коротко высказать мое мнение относительно произошедших событий и того, что следует ожидать.

 

 

 

Революция, демократическая революция. Она покончила с коммунизмом.

Не так давно отмечали очередную годовщину августовских событий 1991 года. В публикациях о том времени я прочитал: а ничего не было» Был какой-то верхушечный заговор, одна часть номенклатуры сменила у власти другую и все. Народу все равно.

Ну что ж, Людовик XVI в свое время в день взятия Бастилии написал в дневнике: сегодня ничего не произошло.

Накануне августа 91 перед нашей страной стояли три глобальные проблемы, не решавшиеся десятилетиями.

1.      Переход от плановой экономики к рыночной;

2.      Переход от тоталитаризма к демократии;

3.      Переход от многонациональной империи к национальному государству, почти повсюду в мире уже завершившийся.

После августа 91 все эти проблемы стали решаться. Не буду говорить деталях, но факт, что ныне мы живем в рыночной экономике и теперь, как всюду в мире, магазины полны товаров. Распался СССР: это многим не нравится, но факт, что сегодня в России, родине многочисленных народов, 80 % населения составляют русские и это способствует консолидации страны.

Наиболее спорный вопрос – демократия. Очень многие представители интеллигенции не считают возможным называть нашу страну демократической только потому что в ней действуют формальные институты демократии, но реальная демократия подменяется управляемой. Власти стремятся контролировать СМИ и зачастую пускают в ход «административный ресурс», чтобы добиться желаемого для них исхода выборов. Все это верно, но я призываю к реализму.

Демократия – это не та политическая система, в которой происходит только то, что нравится либеральной интеллигенции. Это система, образующая каркас государства, в котором вместе живут разные люди и которая облекает в действительность то, что соответствует пониманию и воле большинства. Да, демократия предполагает также соблюдение прав меньшинства, но в действительность, в реальную политику воплощается все таки воля большинства. И если большинство сегодня ценит достаток и защищенность больше чем свободу слова и право голоса, если оно предпочитает нынешнего президента другим лидерам и готово терпеть злоупотребления властью, значит такова сегодня российская демократия.

Если вы хотите, чтобы сегодня в России полностью соблюдались все права и свободы, независимость СМИ, чтобы власти не стремились влиять на исход выборов и судебные решения. Чтобы вам здесь все нравилось, - подчеркиваю, сегодня, в России – значит вы хотите иного строя – может своего рода либеральной аристократии. Тогда другое дело.

На мой взгляд, в России сегодня демократия есть, какая есть, к другой мы еще не пришли. В ней на выборах за четко либеральные и демократические позиции голосует не более 15 % избирателей. И это устойчивые результаты, не подверженные манипуляциям политтехнологов. Как и то, что 85 % голосует за иные ценности. Увы!

Вернемся к вопросу, что с нами было. Если согласиться со сказанным, то следует признать: события, происходившие в нашей стране между мартом 1989 года и октябрем 1993 года, пиком которых был август 1991 годы, были революцией, ибо в итоге их все три упомянутые выше проблемы, хорошо или плохо, но были решены.

 

 

Три источника, три составные части российского общества

 

Я имею в виду наши государственные символы – герб (двуглавый орел), гимн (римейк советского) и флаг – российский триколор. Герб – символизирует дореволюционные (1917 года) традиции, гимн – советские, флаг, так уж вышло, лично для меня воплощает новую демократическую Россию. Для меня неважно, что этот флаг введен некогда царем Петром для торгового флота и что он переделан их голландского. Для меня существенно, что в августе 1991 года гигантское трехцветное полотнище, сшитое на деньги российских предпринимателей, демонстранты несли к Белому дому. И что именно этот флаг сменил красный советский.

Читатель видимо догадывается, что советский гимн мне решительно не нравится. Да и двуглавый орел далеко не символ свободы и демократии: старая Россия весьма неудобный источник, чтобы черпать из него идеалы для будущего.

Однако институты и ценности, образующие сегодня лицо российского общества, представлены именно этими тремя символами со всеми противоречиями и проблемами, которые из этого проистекают.

Старые русские ценности, на сохранении и утверждении которых настаивают патриоты, носители традиций, православная церковь, как на знаках особости нашего исторического пути, моральной миссии России, ныне стараются возродить после отказа от советских установок. И они ожили в разных обличьях, например в возрождении казачества. К ним тяготеет часть общества. Хотя надо признать, что они вряд ли могут содействовать росту экономики, благосостоянию народа, ибо бóльшей частью носят непродуктивный характер. Таково, во всяком случае, мнение большинства социологов, исследующих проблему.

Советские ценности, поначалу воспринимавшиеся как полное отрицание «старого мира», на поверку оказались во многом их продолжением и развитием. Они были на деле отрицанием и развитием. Они были на деле отрицанием капитализма, а с феодализмом совмещались, и чем дальше, тем больше. Коллективизм – продолжение общинности и артельности; приоритет общих интересов над частными, духовности надо материальными благами, государства над подданными, пролетарская диктатура – продолжение нестяжательности самодержавия, произвол чиновников и беззаконие – почти в неизменном виде как следствие этих совпадений. Во всяком случае советские ценности оказались столь же непродуктивны.

Но были, конечно, и отличия. Образование и наука стали всенародными приоритетом. Россия стала городской и металлической. Сами навязываемые сверху ценностные установки вызывали отторжение и способствовали не то что индивидуализму, но атомизации общества. Оттесняемые на второй план материальные стимулы превратились в манию потребительства постоянную «погоню за иностранными шмотками». В этих порой безобразных формах в России созревали начала частной собственности, рыночной экономики, отделения человека от государства.

Новые ценности, необходимые демократической стране с рыночной экономикой, надо признать, распространены были слабо. Были предпосылки, благоприятные условия для сравнительно быстрого созревания, но не более того. Попытки отыскать в прошлом России либеральные традиции, безусловно весьма полезные, все же показывают, на мой взгляд, прежде всего, что по настоящему таких традиций в их цивилизованном виде почти не было. Во всяком случае они были распространены либо очень поверхностно, либо отдельными очагами, как, например, строгая деловая этика в среде старообрядцев. Реформы Александра II, самая яркая попытка приживления в России либеральных институтов, были половинчаты и слишком быстро кончились. Так что во многом пришлось начинать с начала, оглядываясь скорей не на свою историю, но на западный опыт.

И тем не менее дело пошло, Реформы Гайдара возродили ключевые институты рыночной экономики – свободные цены, частную собственность, свободную торговлю. Эти институты сами по себе стали порождать новые нормы поведения. Становление других институтов требует гораздо больше времени.

Верно, что начавшаяся эра первоначального накопления в условиях ослабления государства, неизбежного в период революции, породила колоссальную преступность, коррупцию, беззаконие, казавшиеся концом всего, источником безмерного разочарования для тех, кто мыслил категориями политико-экономического романтизма. Но вообще-то совсем нетрудно было догадаться, что раб, получивший свободу, еще не свободный человек; что вся это грязь и пена вовсе не случайность, а неизбежная плата за безмерную терпимость общества к тоталитаризму и произволу.

Теперь по прошествии 15 лет, для истории срока ничтожного, мы видим, что многое изменилось к лучшему. Сложились важные политические и экономические институты. Укрепилось государство. Лучше собираются налоги. Мы пережили кризис 1998 года, который неожиданно обернулся оживлением экономики. И при этом, пусть медленно, продолжаются либеральные реформы в экономике, хотя в 1999 г. казалось, что мы вползаем в полосу полуреставрации. И сейчас многие видят ее угрозу. Но давайте смотреть на вещи реально: происходит или нет процесс утверждения в обществе новых продуктивных ценностей?

Можно занять такую позицию – нет и все. Власть мне не нравится. Путин не желает прекратить войну в Чечне и теперь ущемляет свободу слова. Поэтому ничего хорошего нет. Либо бороться, либо вешаться.

Но это неумная позиция. Точнее скажу: кто-то должен в обществе придерживаться такой позиции, чтобы были обозначены крайние альтернативы на политической сцене. Роли в политическом театре, без которых пьеса теряет остроту интриги. И спасибо тем, кто берет на себя эту роль.

Но если мы не актеры, а зрители в этом театре, то надо понимать условности театральных эффектов и для себя составить более адекватное представление о действительности. А тогда надо признать: процесс утверждения новых продуктивных ценностей происходит и причем довольно быстро относительно того, с чего все начиналось и чего можно было ожидать, при тех естественных темпах изменений в институтах и культуре, которые наблюдались в других странах и в других условиях.

В то же время этот процесс идет очень медленно относительно те вызовов, с которыми сталкивается страна, тех задач, которые она должна решать, чтобы преодолеть отставание и войти в семью свободных процветающих наций.

В итоге в российском обществе сегодня сосуществуют и борются три разные культуры, три ряда институтов и ценностей – старорусская, которая стремится возродиться; советская, стремящаяся сохранить позиции, воспользовавшись недовольством, протестными настроениями большинства людей, порожденными тяготами реформ; и новая демократическая. Она вначале опиралась на массовую базу движения против коммунизма и тоталитаризма, а теперь съежилась, поскольку реформаторов и демократов считают виновными в связанных с реформами экономическим и социальным кризисом, со снижением уровня жизни. Она еще не доминирует. Однако развитие рыночной экономики, предпринимательства, новых общественных отношений постоянно содействует ее укреплению и распространению.

Интересно, что эти три культуры находят адекватное отражение в расстановке политических сил, в голосованиях избирателей. Но не только: они сосуществуют в наших душах, в разных пропорциях у каждого. Ясно, что их столкновение во многом определяет и те проблемы, которые стоят в повестке дня развития страны.

 

Главные вызовы

 

Теперь, не драматизируя ситуацию и не впадая в благодушие, попытаемся оценить те главные вызовы, с которыми мы сталкиваемся сегодня, в итоге всех потрясений, которые пережила страна на протяжении последних 15 лет.

Мы в новой реальности: политическая стабилизация и экономический рост сменили эпоху революции и повторяющихся один за другим кризисов. Реформы в основном достигли цели, но, как и всякие реформы, они лишь предпосылка подъема и развития, но не их замена. Мы получили билет на участие в мировой гонке, но не гарантии призового места. Это другая, принципиально новая задача. И в ее решении мы будем сталкиваться со следующими вызовами:

● бедность;

● глобализация;

● модернизация;

● авторитаризм;

● изменения институтов и культуры.

Прежде чем перейти к обсуждению, хочу напомнить известный тезис Арнольда Тойнби: вызов есть стимул развития; ответ на вызов либо по силам данной цивилизации и тогда она делает шаг вперед, либо она неспособна дать адекватный ответ и тогда приходит в упадок.

Бедность в России сегодня имеет непомерные масштабы. Значительная доля граждан, не только живущая на доходы ниже прожиточного минимума, не имеет доступа к благам современной цивилизации и поэтому не является потенциалом развития. Тем самым уменьшается и потенциал развития страны, скрытый в людях, которые могли бы внести свой вклад, но не внесут, потому что их способности останутся втуне.

Более того, разрыв между бедностью и богатством, если он превышает допустимые пределы (для нас это 8-10 раз разницы между доходами 10 % самых богатых и 10 % самых бедных), становится источником социальных конфликтов, постоянного напряжения, отнимающего силы общества; противостояние власти и общества.

Речь не идет о каких-то социальных гарантиях и льготах, но о таком порядке, который позволил бы большинству граждан зарабатывать на достойную жизнь. Без этого демократия останется мечтой и иллюзией.

Ответ простой: подъем экономики.

Глобализация. Вызов этот состоит в том, что весь мир открыт и большинство стран, во всяком случае развитых, нашло свое место на рынках, в международном разделении труда. Мы были долгое время закрыты и, когда пришли в открытый мир, то обнаружили, что рынки поделены и то, что мы умеем делать зачастую не нужно даже нам самим, т.к. уступает товарам конкурентов по качеству, дизайну и т.п. При этом процесс глобализации, состоящий во все большем открытии рынков потокам товаров, услуг и капитала, угрожает нам оттеснением на позиции сырьевого придатка развитых стран. Уже сейчас мы в основном играем эту роль. Научиться делать конкурентоспособные изделия с высокой долей добавленной стоимости, не считая вооружений, значит преодолеть в себе нечто исконное, почти непременный элемент национальной самоидентификации, комплекс извечной отсталости: мы не такие организованные и меркантильные, но зато у нас широкая душа.

Некоторым авторам этот вызов кажется столь непреодолимым, что они призывают смириться и закрыться, раз Россия не Америка и никогда ею не будет. В том то и опасность: закрыться – значит не ответить на вызов и обречь страну на отсталость и упадок. И на бедность.

А ответ понятен: напряженная работа по завоеванию рынков, особенно производства новых конкурентоспособных продуктов, в том числе интеллектуальных, открытость и свобода больше чем у других и, как следствие, подъем экономики.

Модернизация есть, собственно, ответ на вызовы бедности и глобализации, если иметь в виду, что она обеспечит подъем экономики за счет роста производства конкурентоспособных продуктов и повышения эффективности. Смысл ее в преодолении отсталости, в том числе в техническом оснащении экономики, но это даже не главное. Главное – расстаться с косностью, привычной по советским и дореволюционным временам, быстро ухватывать и осваивать все лучшее в мировой практике, добавляя свои ноу-хау.

Напомню недавние дискуссии о Португалии, которую вдруг стали упоминать в качестве маяка для России. Многие усмехались, тоже мне пример. Мы по населению в 15 раз больше, масштабы наших экономик несопоставимы. А уж политическая и военная сила - говорить нечего. Но в том-то и дело, что нам даже сегодня легче догнать США по военной силе или основные европейские страны по объему производства, чем маленькую Португалию по ВВП на душу населения.

По данным Мирового банка (World Development Indicators, 2001, p.13) в 1999 году Россия производила душевого ВВП (точнее валового национального дохода, разница невелика) 6990 долларов США в год, а Португалия – 15860. То есть мы имели душевой доход 44 % португальского. И увеличить его более чем вдвое лет за 15-20 это гораздо бóльший подвиг, чем добиться стратегического равновесия с НАТО. Такого прорыва к благосостоянию наша страна еще никогда не совершала. Поэтому усмехаться на стоит.

Вызов же в том, что модернизация может осуществляться двояко – сверху и снизу. Российская традиция – модернизация сверху, усилиями власти и с подавлением низов. Начиная с Петра I, когда мы стали бороться с отставанием, почти вся наша история – это история отставания и модернизации сверху в стремлении его преодолеть.

Модернизация сверху привлекательна для власти, поскольку, как кажется, сулит более быстрые результаты и оправдывает усилие власти, государства.

Модернизация снизу основана на повышении экономической активности за счет предоставления максимальной свободы, ограничиваемой только демократическими процедурами в интересах всех. Отсюда бóльшая неопределенность в каждый данный момент, порой невозможность для власти просто и быстро, с нарушением правил решать текущие проблемы. Нельзя точно сказать, тогда будут получены желаемые результаты и всегда есть сомнения, будут ли они получены вообще. Но сегодня только такая модернизация способна перевести Россию в постиндустриальную эру.

Соблазн ставки на государственную власть, проистекающий из традиции, постоянно висит над нами. Двуглавый орел и советский гимн как бы освящают это путь, подсказывая – это наш особый путь, отвечающий нашим традициям и культуре. Но это гибельный путь, потому что он еще позволяет догонять на этапе индустриализации. Мы этот этап не просто прошли, а проскочили разумные пределы. А для постиндустриального общества, для экономики основанной на знаниях (Knowledge based economy) этот вариант не подходит.

Ответ на вызов состоит в том, чтобы не сбиться, чтобы твердо ориентироваться на модернизацию посредством частной инициативы и открытости.

Авторитаризм это как раз вызов, обусловленный стремлением власти подгонять события и принуждать людей к быстрому самосовершенствованию ради благих целей модернизации. А заодно и для своего укрепления. Со временем абстрактная идея совершенствования людей и страны легко вытесняется чисто конкретной идеей самоукрепления. В истории такое случалось сплошь да рядом, особенно если роль граждан исполняют послушные, хотя и лукавые подданные, предпочитающие кусок хлеба за послушание и возможность воровать борьбе за свои собственные права.

Ныне в России есть две активные социальные силы, способные служить ее развитию: бизнес и бюрократия. Я оставляю в стороне гегемона былых времен, ибо он не является силой развития сейчас, да и не был никогда, оказавшись вследствие распространения марксистской догмы удобным объектом демагогии со стороны людей и партий, желавших захватить власть от имени трудящегося большинства.

Бюрократия это власть государственного аппарата, если он получает возможность управлять политическими лидерами и если последние опираются в осуществлении своей политики прежде всего на госаппарат. При этом законы бюрократии навязывают определенные линии поведения людям, исполняющим в ее структуре определенные роли, даже если люди эти пришли со стороны с самыми лучшими помыслами. Один из таких законов состоит в том, чтобы за каждой ролью в служебной иерархии оставить максимум полномочий и минимум ответственности. Ответственность предпочтительно передавать наверх, убеждая начальство в том, что только оно может принимать столь ответственные решения, что если это будет делать кто-то другой, то роль и влияние его, начальства, то есть, будет преуменьшаться. Логика бюрократического правления приводит к тому, что в конце концов наверху иерархии должен быть один начальник, верховный правитель, ответственный за все. А уж полномочия будут оставаться распределенными.

Ставка на бюрократию как на главный инструмент осуществления политики, в том числе реформ и модернизации, в силу действия указанного закона неизменно ведет к авторитаризму.

Бизнес устроен иначе. Хотя каждая компания в отдельности обычно управляется авторитарно и при этом стремится к доминированию на рынке вплоть до монополии, но все вместе они образуют сеть рыночных отношений. Сеть, а не иерархию, это принципиально важно. Сеть взаимодействий, где сила одних сталкивается со многими другими силами, обладающими экономическими, а не административными ресурсами. В которой стремление кого-либо установить гегемонию наталкивается на противодействие. Поэтому предпочтительно договариваться и устанавливать общие правила игры.

Конечно, конкретные предприниматели в первую очередь, особенно у нас готовы, вступить в сговор с властью, купить ее и сделать инструментом реализации своих интересов. Но одни преуспевают в этом деле, а другие – нет, всех облагодетельствовать нельзя. Потом первые обнаруживают, что нанявший вооруженных охранников, а административный ресурс сродни пистолету Макарова, всегда находится под угрозой нападения с их стороны. Уроки осознания этих истин наш бизнес как раз сейчас осваивает.

Поэтому в конечном счете бизнес объективно заинтересован в демократии, гражданских свободах. Это было верно в годы Французской революции, это верно и сейчас. Безусловно, буржуазия может верно служить диктатуре и извлекать из этого выгоды. Но предпочитает все же не прислуживаться.

В нашей нынешней ситуации эти две силы, бюрократия и бизнес, сосуществуют и сотрудничают. Иначе быть не может. Но кроме того они и борются друг с другом за влияние. И есть хороший индикатор, кто побеждает: если усиливается авторитарный стиль, то бюрократия, если авторитаризм сталкивается с сопротивлением и уступает, то бизнес.

Опасность авторитаризма и бюрократии в том, что они подавляют свободу и инициативу, препятствуют развитию общества. С постиндустриальным обществом они вовсе не совместимы. Они могут осуществлять модернизацию, но только сверху. Они исходят из того, что свободные люди в силу их пороков и неготовности к свободе, неумения ею воспользоваться, нуждаются в контроле с их стороны. Отсюда тяга к управляемой демократии, которая есть не что иное как сочетание формальных демократических институтов (как было и при советской власти) с реальной властью бюрократической иерархии. Вызов авторитаризма состоит в том, что российскому обществу после демократической революции вновь может быть навязана традиционная в своей основе модель, опирающаяся на двуглавый герб и советский гимн, лишающая страну исторической перспективы.

Каков ответ на этот вызов? Ответ один – противодействие бюрократии со стороны гражданского общества, последовательная борьба его институтов и наличных социальных сил за свободу и демократию.

Вы скажете: да будет, наслушались! Вы вроде серьезный человек, а несете Бог знает что.

Но я не вижу другого ответа. И если он слаб, значит плохи наши дела.

Но, как мне кажется, он не так уже слаб, если мыслить долгосрочными категориями. Бизнес сам не может и не должен заниматься политикой. Но он может, должен и будет питать те институты гражданского общества, которые смогут, чем дальше тем эффективней, противостоять вызову авторитаризма. Они защищают его интересы, а с ними и интересы всего общества на пути его здорового развития, под демократическим российским триколором.

Вызов культуры. Здесь я имею в виду культуру в самом широком смысле, о чем говорилось выше: неформальные институты, общепринятые ценности, нормы поведения и отклонения от них, которые общество терпит, делая в свою очередь нормами.

Наша традиционная культура характеризуется низкой продуктивностью, в значительной мере ориентирована на государственный протекционизм и на стимулы, исходящие от власти. Бесконечные сетования последних лет обращены к государству, которое прекратило выполнять эти функции в прежнем объеме (просто не могло), с призывом возобновить их. Но это плохо, очень. Это значит, что мы не граждане, а подданные, и что процесс вылупления первых из вторых еще где-то в начале, если он вообще возможен для поколений, рожденных подданными. Может 40 лет, которые Моисей водил евреев по пустыне, чтобы в землю обетованную пришли свободные люди, для нас еще мало?

Я не смогу здесь охватить эту огромную тему. Ограничусь только некоторыми замечаниями, которые должны показать, что это вызов, видимо, самый важный.

Перуанский экономист Эрландо де Сото написал книгу «Загадка капитала» с подзаголовком «Почему капитализм торжествует на Западе и терпит поражение во всем остальном миру (Олимп Бизнес, М., 2001). В этой книге автор на основании серьезных исследований показывает, что в бедных и развивающихся странах имеются, даже в руках наименее состоятельных слоев населения, значительные ресурсы, которые могли бы быть пущены в оборот и приносить доход, т.е. могли бы превратиться в капитал. Например, можно взять кредит под залог жилья, чтобы создать бизнес. Но этого не делается, ресурсы иммобилизованы. Почему?

В культуре этих народов капитал отсутствует или воспринимается как институт только в очень небольшой части населения. Для американца, напротив, ощущение, что его деньги лежат в чулке, это стимул к действию. Их нужно поместить в банк или в пенсионный фонд, через которые кто-то привлечет эти деньги в дело, приносящее доход. Ресурсы работают, приносят богатство и процветание. Всего 200 лет назад или даже меньше этотго и на Западе не было в менталитете большинства населения и не было капитализма. Все социальные процессы протекали замедленно, противоречия разрешались разрушительными войнами и революциями, а не ростом богатства.

В бόльшей части мира, в том числе и в России дело и сегодня обстоит так же. В чем же дело? Может быть в национальном характере, во врожденных отличиях западного человека? Опыт Японии, Кореи, ряда других стран Юго-Восточной Азии показывает, причем весьма убедительно: это не так. Макс Вебер своем знаменитом труде «Протестантская этика и дух капитализма» доказывал, что протестантская религия утверждает ценности (трудолюбие, экономность и накопление, образование), которые способствуют прогрессу, тогда как конфуцианство, например, прогрессу не способствует. Теперь мы увидели, что это не так. Конфуцианская, буддистская, синтеистская культуры не стали препятствием прогрессу, когда сложились условия, позволившие народам так называемой «рисовой культуры» (тщательность, систематичность, дисциплина и обязательность) усвоить высшие технические достижения, успешно осуществить индустриализацию, войти в высшую лигу развитых и богатых стран. Так что и нам путь не заказан. Но чего недостает?

Ключевое слово – доверие. Почему мы не вкладываем наши сбережения в банки, в ценные бумаги? Поэтому что нас не раз обманывали. Доверие существует, но в узком кругу: семья, друзья, уже товарищи по работе – градус доверия понижается. Партнеры в бизнесе также стараются держаться определенного круга, разделяя рынок на сегменты, за пределами которого – армия охранников, адвокатов и др., вследствие чего лучше далеко не ходить, хотя бизнес требует постоянного расширения контактов и доверия не только тем, с кем знаком лично, но и неперсонифицированным институтам. Чем меньше доверия, тем выше так называемые трансакционные издержки, тем уже масштабы и ниже доходность бизнеса. Богатство развитых стран от институализированного доверия. Поэтому события вокруг компания Enron или Worldcom, искажавших отчетность в интересах менеджмента, вызвали столь болезненную реакцию в США. Мы даже где-то злорадствуем: видите, и у них нечестность. Но это, что признано преступлением в Enron, для нас массовое, общепринятое явление. У нас до 35 % убыточны в течение многих лет и непонятно как существуют, должны были давно закрыться, но не закрываются. Потому что не платят налоги, фальсифицируют отчетность, живут наполовину в тени, предпочитая платить долю бандитам и чиновникам. Ничего особенного, то же самое де Собо наблюдал в Перу и в других странах, убедительно показав, что это главная причина бедности и низких темпов экономического роста.

Как вырваться из порочного круга, как изменить институты и ценности миллионов людей, чтобы резко повысить уровень доверия в обществе и реализовать на благо людей все достижения современной цивилизации?

Мой ответ таков: институты и ценности меняются медленно, но все же меняются под влиянием изменений в экономических и социальных отношениях. Свободные цены и жесткие бюджетные ограничения устраняют дефицит и люди перестают закупать впрок. А ведь запасание дефицита - это институт, норма поведения. Перестают воровать «дворники» на автомобилях, если их всюду можно купить по доступной цене. Это самые простые и самые доступные изменения. Дальше – сложнее.

Но дальше снова нужно обратиться к активизации гражданского общества. Чтобы ограничить вмешательство государства, чтобы оно, не доверяя своему народу, не строило управляемую демократию. И чтобы, отвечая на недоверие недоверием, народ не игнорировал призывы политических лидеров к сотрудничеству в общих интересах. Да, реальная демократия плохая система, но лучшей нет. Люди, особенно поначалу, ведут себя порой как дикари. Но не существует никакого другого способа сделать их гражданами свободного общества кроме как дать им возможность накопить собственный опыт жизни в условиях демократии.

 

Итак, что с нами будет

 

Будет либо первое, либо второе, либо третье. Так я обозначу применение испытанного сценарного подхода к предсказанию будущего.

Первый сценарий – оптимистический. Предположим, что в течение 5-6 лет все задуманные институциональные реформы - от налоговой до пенсионной до административной и военной будут доведены до конца, причем без серьезного искажения их первоначального замыла. Дебюрократизация экономики и снижение налогов, возрастание доверия приведут к созданию благоприятного делового климата и росту инвестиций. Усиление конкуренции, в том числе за счет развития малого и среднего бизнеса заставит российских производителей научиться делать конкурентоспособные продуты с высокой добавленной стоимостью и они смогут прорваться на мировые рынки, составив в структуре нашего экспорта до 25-30 %. Нефть и сырье видимо надолго будут занимать в экспорте не меньшую долю. Это не зазорно, в Норвегии примерно такая же структура экономики.

Развитие гражданского общества заставит власти отказаться от управляемой демократии и перейти к реальной, с нормальным разделением властей, со свободными СМИ. Чувство социальной ответственности, сопровождающее высокую оценку людьми собственных прав и свобод, уважение прав других людей станут нормой жизни и повысят уровень доверия до тех параметров, которые наблюдаются, например, в Северной Европе.

Тогда у нас должен быть период высоких темпов экономического роста, до 10-12 % ежегодно, который может начаться где-то в 2007-2008 годах и будет продолжаться 6-8 лет. Потом наступит насыщение и темпы упадут до 2-3 % в год.

К концу этого периода ВВП на душу населения сможет увеличиться примерно в 2,5-3 раза по сравнению с 2001 годом и достигнет 15-18 тыс. долл. в год в нынешних ценах. Это соответствует показателю Португалии 2000 года, а тогда наше отставание от нее вряд будет превышать 15-20 %. Мы войдем в семью цивилизованных стран не только по политическому или военному могуществу, но и по благосостоянию граждан. Мечта, которая всегда была несбыточной, может осуществиться, если мы сможем мобилизовать резервы роста доверия и экономической активности, расстаться с непродуктивными традициями.

Но надо напомнить, это сценарий оптимистический и, если смотреть на вещи реально, не очень вероятный.

Сценарий II – пессимистический. Ну, ничего у нас не будет получаться. Реформы бóльшей частью заглохнуть или будут извращены бюрократией. Мы вырастим новый авторитаризм и управляемую бюрократию, все окажемся подвешены на «вертикали власти», на единой бюрократической иерархии. Бизнес будет подчинен ей, поддерживая высокие ставки взяток, чтобы иметь возможность работать. Доверие, защита прав собственности, трансакционные издержки – как сейчас.

Тогда сырье и энергоносители плюс, возможно, сельхозпродукты будут занимать в экспорте 70-80 %. Мы будем зависеть от конъюнктуры мировых сырьевых рынков и экономика будет неустойчивой. Ее рост с 2003 года не будет превышать в среднем 2-3 % в год, и это неплохой для таких условий результат. Китай нас догонит по душевым показателям в конце I десятилетия XXI века. Уровень нашей культуры, ценностей и институтов сохранит свою трехчастную структуру примерно в тех же пропорциях и качественно мы будем отставать, приходить в упадок.

А как насчет Португалии. Наш душевой ВВП, равный в 1999 г. примерно 70 тыс. долл. по паритету покупательной способности при снижающемся населении сможет вырасти к 2015 году до 8,5-10 тыс. долл. в нынешних ценах, что будет равно 50-60 % португальского уровня 2000 года. А поскольку за это время они стоять на месте не будут, то нынешний разрыв между нами, видимо, не только не сократится, но и возрастет по меньшей мере до 2,2-2,5 раз. И это, заметьте без всякой драматизации. Жить можно и так, и даже, наверное, будет немного лучше чем сейчас. Но разве нас это устраивает?

На мой взгляд этот сценарий также маловероятен, но, учитывая нашу инертность, его вероятность заметно выше, чем оптимистического.

Сценарий III – реалистический. Понятно, что в нем все качественные параметры окажутся где-то посредине между первыми двумя. Все будет двигаться, но очень медленно, с низкой эффективностью: шаг вперед, шаг если не назад, то вбок.

Я не будут подробно описывать возможные зигзаги. Взамен возьму таблицу из прогноза весьма авторитетного французского института прогнозирования СEPII (Centre d'Etudes Prospectives et d'Informations Internationales), одного из ведущих мировых центров прогнозирования развития мировой экономики.

Таблица приводится ниже. В ней наряду с другими регионами мира приводится бывший СССР. Будем считать, что показатели России будут примерно такими же.

 

Источник CEPII newsletter, №17б summer 2002

Если так пойдет дело, то наш душевой ВВП к 2030 году будет равен примерно 27-28 % американского и 40 % Западноевропейского. От португальского, видимо где-то 60-70 %. Мы окажемся впереди Китая на 10-15 процентных пунктов, на 5-10 процентных пунктов отставая от Юго-Восточной Азии и на 15-20 от Восточной Европы и Латинской Америки.

При этом темпы роста у нас до 2030 года будут выше среднемировых и по этому показателю мы будем уступать только Китаю (3,4 % в год против 4,5 5). В итоге мы останемся на нынешних позициях в мировой табели о рангах. Мы будем жить заметно лучше, но не богаче всех тех, кто и сегодня богаче нас. Это взгляд со стороны и, думаю, объективный.

Так что не нужно ожидать катастроф и впадать в депрессию. Наши испытания были не зря: если бы не они, сценарий развития был бы гораздо хуже пессимистического. Но и чуда ожидать не стоит. Впрочем, я пытался показать, что оно возможно, но потребует от всех нас очень больших усилий. От всех меньше, всего от правительства. Готовы ли мы к быстрым изменениям культуры, чтобы всем встать под трехцветные знамя.