АЛЕКСАНДР НЕКЛЕССА*

Мир Индиго. Две беседы о социальном транзите

Беседа первая. Люди воздуха, или кто строит мир

Новый мир должен возникнуть как предприятие на полном ходу

Герберт Уэллс

Битва за будущее

- Александр Иванович, Вы не так давно представили публике книгу, посвященную «людям воздуха» ** , кто же они?

- Мы вступаем в динамичный и нестабильный мир, мир, в котором множится число проблем и субъектов действия. «Люди воздуха» – новый интеллектуальный класс, явивший себя на пороге 70-х годов прошлого века – иначе говоря, на волне « вступления в фазу новой метаморфозы человеческой истории » (Збигнев Бжезинский), « великого перелома » (Рикардо Диес-Хохлайтнер), « мировой революции » (Иммануэль Валлерстайн). В жизнь общества, однако, этот класс входил на протяжении всего транзитного столетия, принимая разнообразные личины, произведя на свет массу впечатляющих феноменов, которые теперь во многом определяют политический, экономический и культурный ландшафт США, Европы, Евразии.

Сегодня «четвертое сословие» – движущая сила социальной динамики, творец геоэкономических и геополитических стратегий, держатель управленческих и интеллектуальных активов, оператор финансовых ресурсов и проектировщик информационно-коммуникационных технологий, плетущий смыслопроводящие сети Нового мира.

Предтеча же, но одновременно внутренний оппонент людей воздуха, – сколь странным это ни покажется на первый взгляд – номенклатурный («административно-командный») новый класс. Иначе говоря, политическое сословие, делающее акцент не на личном обладании материальными ресурсами и даже не на непосредственной конвертации власти в собственность («термидорианство»), а на коллективном («корпоративном») прямом либо косвенном управлении ею. На подчинении себе тем или иным способом прежнего владельца и гегемона – исторического третьего сословия, порой ломая его об колено.

Пришествие нового класса «технико-интеллектуальной бюрократии» и «касты организаторов» было предсказано еще Михаилом Бакуниным (1871-73 гг.), разрабатывалось Яном Махайским и Александром Богдановым, концептуально описано Милованом Джиласом. И проанализировано на примере СССР Михаилом Восленским как социальная реализация политической бюрократии, узурпирующей права пролетариата, – воспринимавшегося, по крайней мере, в генеральных течениях марксистской мысли, в качестве «законного» претендента на роль могильщика «марксовой» и «веберовой» буржуазии… Приходу к власти подобной административно-политической страты способствовали как турбулентное состояние общества, вызывавшее к жизни разнообразные нестроения и напряжения, так и глобальная экспансия цивилизации, совершившаяся к началу прошлого века («зональная глобализация»).

Административно-политический класс пробуждается к жизни и деятельности режимом мобилизации, но утрачивает свои энергии в период умиротворения и благоденствия, переходя в чиновничье-бюрократическую ипостась. И одновременно претерпевает инволюцию к некой новой (но по существу премодернизационной, «азиатской») сословности.

При этом номенклатурная элита, будучи поставлена – в особенности внешней конкуренцией – перед необходимостью эффективного решения одновременно политических и экономических задач, нуждается во все более изощренном умственном сопровождении. Что со временем в той или иной форме подводит к рычагам управления уже иную генерацию обладателей нематериальных активов – деятельных интеллектуалов или новый интеллектуальный класс.

- Можно ли сказать, что приход к власти политической номенклатуры отражал кризисное состояние социальной среды, ее переходное состояние?

- Действительно, ситуация на планете носила характер цивилизационного транзита. Она в значительной мере была обусловлена экономическими и политическими турбулентностями: модернизационной конверсией мироустройства; инновационно-промышленной революцией; завершением активной колонизации мира и введением в социокультурный оборот окраин прежней Ойкумены; наконец, массовым притоком, приростом городского населения.

Нарастающие и непростые коллизии могут разрешаться двумя способами, охранительным и преадаптивным :

•  более или менее жестким контролем над развитием событий, с целью добиться кратковременного или долговременного упрощения ситуации – и даже ее консервативной или радикальной архаизации, пытаясь при этом создать некую, как сказали бы сейчас – «виртуальную» деятельную альтернативу, чтобы снять комплексную проблему, а заодно и ее предпосылки;

•  за счет резкого повышения уровня управления, что позволяет соотноситься на равных с нарастающим усложнением ситуации, одновременно используя потенциал кризиса как непростой ресурс развития самоорганизующейся системы.

Очевидно, что и первый, и второй способ являются формами кризисного управления. Причем на практике рождаются управленческие формулы, в той или иной пропорции совмещающие оба алгоритма действия… Думаю, к этой дилемме мы еще по ходу разговора вернемся.

Итак, сшивая социальную ткань, расползающуюся в условиях нараставших напряжений и беря ситуацию под жесткий контроль, страта правителей-управленцев объединяла в рамках синкретичных «воздушных» («партийных», «идеократических», «надправительственных») структур, в руках различных parteigenossen , администраций и «орденов меченосцев», политическое, идеологическое, экономическое доминирование. Административная номенклатура, обретая специфические поля деятельности, « реализует корпоративную систему интересов, согласованных в едином государстве ». Меняя при этом формы организации общества и претендуя на тотальную, подчас тоталитарную власть.

Либо взмывая на волне «великой депрессии» и опять-таки тем или иным образом перенося в лоно гражданского общества методы кризисного управления...

В сущности, непрямое правление буржуазии, осуществляемое через посредство институтов публичной политики, с деградацией и крахом демократического механизма и соответствующих институтов приводит к фактическому отстранению ее от косвенного управления обществом – и управления вообще – при росте значения тех, чей доход не определяется прямым владением собственностью.

- Но «воздушное сословие» XXI века – это уже нечто иное?

- Да, современные люди воздуха заметно отличаются от прoклятых отцов и детей бурлящих мятежей и переворотов первой половины прошлого века, породивших в ходе революции масс грандиозную историческую иллюзию мощи пролетариата и грядущей диктатуры этих масс (что, впрочем, карикатурно воплотилось в своеобразном диктате «массового общества»). Историческая практика между тем инициировала раздумья, поиск, опознание реального оппонента третьего сословия, произведя в ходе интенсивных интеллектуальных штудий такой, к примеру, перспективный феномен, как «марксизм без пролетариата». Но если не пролетариат, не буржуазия и не бюрократия, то тогда кто?

Члены нынешней версии «воздушной», постбуржуазной страты, являются не потомками партийно-номенклатурной («азиатской» или «прусско-казарменной») и подсыхающей ветви могучего генеалогического древа судейских и литераторов – а, пожалуй, ?-образцами «детей индиго», зачатых еще в горниле Славной английской, Великой американской и французской революций. А возможно и раньше, в ходе великой городской революции начала второго тысячелетия, утвердившей в правах эту привилегированную территорию третьего сословия, но породившей наряду с коммунальным правлением civilis также «дворянство мантии» – noblesse de robe . Или, если взглянуть на ситуацию шире, – племя светских интеллектуалов, владельцев гуманитарных средств производства. И ставших через поколения инициаторами, к примеру, знаменитой «революции менеджеров» (Дж. Бернхейм). А их преемники, в свою очередь, оказались зачинателями и наследниками постпротестантского и транснационального контркультурного переворота.

Густой замес европейского политического класса проанализировал в свое время Макс Вебер, находивший в среде профессиональных политиков представителей различных социальных групп: клириков-клерков, интеллектуалов-грамматиков, знать, лишенную удельности, многочисленную прослойку патрициата-джентри, юристов-судейских, литераторов и журналистов – всей этой свиты силы , бессильной самой по себе, пока овеществленная в ходе постиндустриальной революции мысль не стала самостоятельной силой…

Современные креативные интеллектуалы противостоят как буржуазии, так и номенклатуре, и массам. Разрушение лабиринта сословного строя утвердило в свое время свободу экономической и социальной активности в условиях политической демократии. Сегодня ее обильные плоды – особенно в технологическом и транснациональном измерениях – поддерживают и укрепляют самостоятельность и независимость деятельной личности . Правда, происходит это одновременно с утяжелением идолов «животного идеала», повсеместным распространением идеалов комфорта и безопасности, утверждаемых в универсальных правах обществом массового потребления. Другой составляющей новой социальной субстанции – не менее парадоксальным, но на сей раз уже для экономистичного сознания образом – является далеко не всегда очевидная, скрытая под гнетом обыденности глубинная ориентация того или иного деятельного субъекта не на бизнес per se , но на нечто иное. А именно – его трансэкономическое целеполагание , которое с развитием истории и цивилизации обретает под ногами почву и выходит за пределы круговорота повседневности.

Позиция капиталистов как социальных устроителей была привычна для системных организаторов экономических операций, которые a priori проектируют сложные торговые и производственные схемы. И свойство это естественным образом являлось их классовым преимуществом. Однако исключительность подобного положения вещей подверглась сомнениям и коррозии в постиндустриальную эпоху, когда возникла необходимость в заметно иной стилистике действий: быстром принятии нестандартных решений, многофакторном анализе комплексных проблем, оперативном управлении «воздушными» активами, конкретности и персонализации экспертизы. Что, надо сказать, качественно отличает постсовременные операции от прежней системы оказания интеллектуальных услуг – из-за очевидного падения эффективности обобщенных, легко отчуждаемых прописей, а также их прикладных расшифровок сословием советников- консольери .

В итоге стала нарастать конкуренция промышленных/индустриальных скреп денежного строя и интеллектуального/человеческого капитала, иных нематериальных активов. Или, фигурально выражаясь, состязание «основных фондов» и творческой, непросто организованной и соответствующим образом действующей амбициозной личности. А культурная специфика, особое качество цивилизации Большого Модерна – внутренний, личностный суверенитет, оказался источником спонтанной ремиссии осознания своего высокого достоинства и тяги к внешней автономии. И как следствие – нового витка антропологической и общественной трансформации, очередного зигзага перманентной человеческой революции ( history is the perennial human revolution * ). Но при этом кризисность исторической ситуации в условиях подобного социального транзита заметно возросла.

Человек-суверен, расстающийся с психологией «подданного» и «гражданина», действующий, вкупе с порождаемыми им же антропологическими констелляциями, как транснациональный персонаж, как существо свободное, а в пределе суверенное по отношению к сложившимся структурам земной власти, – умножающийся и одновременно уникальный результат новейшей истории. Место обитания людей воздуха – сложный социальный текст, их действия направлены к достижению нового порядка, повышая, таким образом, градус критичности всей социосистемы. Прежние и переходные формы бытия являются объектом их настойчивой критики, ибо истинное место обитания эфирной генерации расположено, в сущности, извне: они постоянно ощущают присутствие в обществе неовеществленного до времени аттрактора как, хотя и призрачное, но родное, родовое обетование.

- Так, значит, буржуазия все-таки отправится на свалку истории?

- Историческая тенденция проявилась в постепенной утрате «классической» буржуазией контроля над организационно-деятельностным проектированием общества, когда интеллектуальное производство становится ведущей движущей силой. Основной торг происходит сейчас между сторонниками охранительной версии кризисного управления миром и инициаторами дальнейшей акселерации социального транзита.

Уйти в историческую тень означает утратить позицию движущей силы общества, его гегемона. Впрочем, дважды простреленное веком третье сословие также знает различные формы своего исторического воплощения: e . g . буржуазия торгово-финансовая и буржуазия промышленная – достаточно разные представители одного класса, несущего гены мастеров системных операций.

Более того, аналогично взаимопроникновению новой полифоничной культуры и касты национальных управленцев, финансовые операторы в союзе с «судейскими» стали классовыми мутантами и кентаврической ветвью новой эволюционной страты, выстраивая динамическую конструкцию универсальной хрематистики – «виртуальных финансов»: управленческих по сути денежных потоков, автономных по отношению к основным фондам и материальным ресурсам в целом. По-своему реализуя, таким образом, пришествие постиндустриализма и раскрывая виртуальные потенции Нового мира.

В наши дни энергичная «мыслящая страта» проявляется во весьма различных ипостасях – технократии и экспертократии, эфирократии и профессиональной элиты, национальных лидеров и международной бюрократии, транснациональных менеджеров и системных операторов, меритократии и культурной олигархии, интеллектуального или критического класса. Вся эта множественность лиц и позиций стягивается/сопрягается групповым мышлением и поведением, то есть – определенной классовой корпоративностью. Мозаика страты складывается из элементов амбициозной и творческой номенклатуры, динамичных представителей предыдущего гегемона и новой породы, призванной к жизни изменившимися обстоятельствами века.

Эта субкультура сегодня активно вторгается на мировой рынок со своим призрачным товаром: символическими деньгами и культурным капиталом, многочисленными производными глобальной биржи и инновационными сценариями политических или военных акций, формулами долговой топологии и методологией нестандартных воздействий, идеологией массовых СМИ и наполнением элитного эфира. Люди воздуха успешно оперируют привычной для них нематериальной субстанцией знания, образования, пропаганды и другими клонами социогуманитарных технологий: искусством геоэкономики и геополитики, современного управления и стратегирования. И идеалами; но идеалы стоят порой слишком дорого, прорывая границы денежного строя.

Основания новой культуры таятся не в прошлом, не в замкнутых лабиринтах истории: динамичная культура homines aeris – арена битвы за будущее, борьбы за мерцающий образ, социальные основания и версии прочтения, за небесные миражи и горизонты земель, лежащих по ту сторону очередной высотной границы.

Государство-корпорация

- О революции менеджеров было модно говорить где-то в шестидесятых годах прошлого века, но за последние десятилетия тема вроде бы приутихла. Казалось, что революция кончилась, а на самом деле все гораздо интереснее: она родила новый класс?

- Давайте проследим, как это произошло. Горизонт революции менеджеров состоял в том, что управленец, технократ – а заодно и финансовый оператор, постепенно (а не радикально, как в случае с политической бюрократией) перенимали бразды правления у собственника, идя на вынужденные тактические/стратегические соглашения и компромиссы, но все же начиная при этом «свою игру». Параллельно происходил процесс относительной и абсолютной девальвации бухгалтерской стоимости и «аппаратной части» предприятий при росте значения нематериальных активов и ресурсов.

Причем на смену управленцу прежнего типа – администратору-технократу – приходит человек, уделяющий приоритетное внимание даже не столько самому производству, сколько совокупной эффективности предприятия. Во многом связанной в наши дни со сложными схемами движения финансов, с образованием политических союзов, системных или клановых коалиций, эффективным использованием информации и культурного потенциала, а также других нематериальных активов. Иначе говоря, с управлением особыми формами капитала: интеллектуальным символическим, социальным, культурным, человеческим.

Предприниматель сегодня действует в существенно иной среде, как мы привыкли ее называть, – «постиндустриальной». Крупный собственник сам по себе в качестве независимого кванта экономической материи сегодня, практически, не существует – он встроен в определенную властную инфраструктуру. Доминирование же в подобном кругу, взаимная конкуренция властных сфер есть многомерное пространство настоящей, хотя нередко не слишком видимой обществу и не столько экономической, сколько политической, по сути именно классовой борьбы, порой проглядывающей в перипетиях борьбы партийной. Или в прорехах актуальных событий самого разнообразного толка.

Кроме того, специфический цех людей воздуха (занятый непосредственным политическим производством), привыкнув представлять власть, со временем начинает ее приватизировать как экономически перспективное поле деятельности и монополизировать операции с нею как функцию своего сословия. Но, в отличие от номенклатурного класса, благожелательно относясь к развитию напряжений в существующей политической конструкции и естественным образом следующему из этого факта институциональному кризису.

В конечном счете, вместе с повышением искусства замысла и реализации стратегических операций, власть над социумом – то есть политическая гегемония – постепенно перетекает к представителям «воздушного» класса. Так что часы Нового времени сегодня фактически остановлены проектировщиками иной версии мировой судьбы. На наших глазах происходит историческая мутация правящего сословия. В ходе «восстания элит» динамичная страта, идя на сделки и соглашения, компромиссы и авантюры, последовательно приватизирует власть, причем власть всякую, а не только экономическую или политическую. Интеллектуалы, перенимая в управление практику, реализуют по мере сил способность быть доктринерами или метафизиками.

Властвовать, все чаще означает держать первенство в индустрии мировоззрения, идейного и семантического производства. Новый «воздушный» класс, имплантируя ментальные и социальные коды, задавая нормы, целеполагание и смысл существования обществу, понимает власть как способ распоряжаться историей в ее произвольных конфигурациях. Здесь, кстати, истоки внутренней мощи «оранжевых» и иных цветных революций, безотносительно от внешней поддержки, которую, так или иначе, на деле получают все стороны.

- Иными словами, люди воздуха конкурируют за историческое будущее и с номенклатурной бюрократией, и со «старой доброй буржуазией»…

- Люди воздуха имеют много ипостасей. Но главное – это новая движущая сила истории, изменяющая и вытесняющая в процессе социальной трансформации прежний правящий класс. Мировая элита меняет сегодня не просто облик, но саму субстанцию политической гегемонии.

Напомню, систему трехсословного общества около тысячи лет назад сформулировали в средневековой Европе епископы Адальберон Ланский и Герард Камбрейский. И примерно тогда же, может чуть позднее, заговорили о сословии четвертом, к которому относили ростовщиков, шулеров, алхимиков, лицедеев (представителей шоу-бизнеса, говоря современным языком) – людей, «выходящих за рамки», преступавших традиционные запреты. Когда-то, а точнее в XVI-XIX столетиях, третье сословие вело свою битву за будущее, за доминантные в нем позиции, за право определять курс истории и вершить дела в меняющемся мире. Оно выиграло ее. Но теперь мы видим, как заодно с прежним мироустройством уходит былое, практически тотальное доминирование буржуазии. Той буржуазии, которая была порождением индустриальной экономики, которая владела и владеет «основными фондами».

Борьба не ограничена кругом политической гегемонии. Распоряжаться существенно меняющим облик экономическим хозяйством – а заодно и будущим антропологических сообществ, как в национальной, так и глобальной геометрии, – стремится сейчас сословие административных и постиндустриальных олигархов, управленцев и стратегов – сегодня в России мы видим нечто подобное.

Переступая через очерченные прежней гегемонией пределы, эта каста интегрирует разнообразные виды интеллектуальной активности: от творческих и властных порывов, связанных с тем или иным проектом обустройства по-новому прочитанной Ойкумены, до утилизации культурных и ценностных катакомб глобального Undernet 'a. От новаций в сфере традиционных видов производств до освоения необъятных предметных полей виртуальной вселенной. А уж что произрастает и еще произрастет на подобных «Елисейских полях», до поры не знает никто. Кроме самозванных землемеров, которые видят и расчерчивают, измеряют и приватизируют этот призрачный, необъятный Клондайк. А затем осваивает его.

Прибыль начинает поступать из принципиально новых источников, а все «дымящее» отправляется в Китай, который на глазах превращается в мастерскую мира XXI века. Большой Китай, вместе со всей совокупностью Восточной Азии, начнет делать все материальное для всех. Делает Китай, а продает потребителю в той или иной форме – не всегда Китай. В США кукла Барби стоит 20 долларов, а в Киргизии – 2, хотя и та, и другая made in China , и упакованы они в одинаковые коробочки. Все же отметим, что и при этом ряд технических и технологических новаций – прежде всего новаций в военно-технической сфере – остаются ареалом, очерченным «людьми воздуха» особым, запретным кругом. Хотя, если приглядеться внимательнее, их «воздушность» бывает весьма плотного свойства. Скажем, как у торнадо…

По настоящему большие деньги сегодня не зарабатываются на предприятии или даже на рынке: они придумываются, организуются или крадутся.

- «Придумывание денег» – в этом слышится нечто мистическое… В чем проявляется универсальность людей воздуха, к примеру, позиции и экспансия в той же экономике?

- Весьма красноречиво об этом свидетельствует динамика доли материальных и нематериальных активов в таком интегральном показателе, как капитализация предприятия. Приблизительно до 80-х годов их движение носит достаточно схожий характер, но к концу века мы наблюдаем нарастающий, драматичный разрыв между соотношением физических и нематериальных активов в совокупной капитализации фирм. Уже на пороге нового миллениума по приблизительной оценке они достигали соотношения примерно 80% к 20%. И не в пользу материальных активов.

Иначе говоря, компании могут обладать схожей бухгалтерской стоимостью (основными фондами, физическими активами), но при этом их рыночная стоимость (интегральная капитализация) будет разниться в разы и подчас чуть ли не на порядки. Чтобы «почувствовать разницу», сравним по этим параметрам, практически наугад, какую-либо автомобильную компанию и, скажем, фирму, производящую программное обеспечение… Причем подобный разрыв просчитывается по индексу капитализации не только объектов «новой экономики» (т.е. преимущественно по NASDAQ ), но и в среде достаточно традиционных корпораций (сиречь, по индексу Dow Jones ).

Вышесказанное означает, что привычная экономическая пирамида переворачивается. А складывающаяся одновременно на планете непростая энергетическая ситуация не отменяет, а лишь усугубляет ситуацию. Индустриальное производство, промышленный «хард» (аппаратная часть, инженерные технологии) постепенно превращаются в своего рода придаток, видимую вершину айсберга современной экономики. Перефразируя известного философа: «очевидную, слишком очевидную». В то же время основная стоимость все чаще концентрируется в сфере нематериального производства, где действуют существенно иные производственные схемы и операторы. И люди, управляющие этим «софтом», в возрастающей степени определяют доходность, капитализацию, а, главное, – стратегическое будущее бизнеса. Соответственно и деньги сегодня в возрастающей степени производятся не на фабриках, а в сфере нематериальных активов.

Доходность же предприятий планируется в «четырехмерной геометрии», т.е. с определенным временным лагом, величина которого косвенно отражает амбиции проектного замысла, а также комплексный расчет рисков, дисконтную траекторию чистых денежных потоков ( free cash flow to equity ) и т.п. Сегодня, в принципе, можно капитализировать и продавать предприятия с нулевой и даже отрицательной доходностью. Например, в сфере СМИ. Ибо, как мы уже обсуждали ранее, помимо финансового капитала, все более заметную роль приобретают другие виды человеческой практики, имеющие собственный экономический вес, хотя вроде бы и не относящиеся непосредственно к хозяйственной деятельности. Для России их роль в активах корпораций – столь очевидная ныне ситуация! Так, к примеру, социальный капитал – это, слегка упрощая проблему, сумма связей, поддержек и партнерств, которыми обладает любая солидная бизнес-группа. Дефицит же данной составляющей может привести – и на практике приводит – к весьма серьезным проблемам…

Даже финансы переживают транзит от той или иной материальной субстанции к нематериальной форме экзистенции, сохраняя при этом полноту древней и могучей силы денег – своего рода «квантовой механики» социальной вселенной. Что же касается «алхимического» характера современной финансовой системы и методах рефлексивного управления ею, то об этом немало говорилось и писалось еще в прошлом столетии.

- Новому классу, как и всякому классу нужна если не партия-организатор и рулевой, то какая-то организационная форма, связывающая их именно в единый социальный слой. Что связывает между собой людей воздуха?

- Некогда то, что объединяло людей в устойчивые социальные структуры, называлось кастовостью. Затем сословностью, потом классовым чувством. Как будет опознаваться новая форма разделения людей в ситуации с постиндустриальным классом – поживем, увидим.

Сегодня в единый слой – помимо предметной сферы деятельности и социального целеполагания – их связывает (на уровне межличностной коммуникации) общность стиля мышления, ценностных идеалов, образования. И, возможно, – классовая симпатия . Симпатия глубинное понятие, употреблявшееся в свое время алхимиками, кстати, одними из первых представителей «четвертого сословия». Обозначает эта категория не только эмоциональное состояние, но метафизически обоснованные гармоничные сочетания, совпадения по внутреннему целеполаганию и соучастию в едином, как сказали бы сейчас, мегапроекте. Таким образом, выстраивается гибкая, неформальная инфраструктура реализации властных решений, осуществляющая – под эгидой мыслительных навигаторов – процесс превращения крови и свинца в золото.

В настающем настоящем Нового мира некоторые эффективные предприятия, кстати говоря, так и организуются по типу симпатии основных компаньонов и распадаются с разрушением такой гармонии. Это своего рода пластичный «холдинг людей», сумма их формальных и неформальных контрактов, причем подобная деятельность эффективна еще и потому, что оперирует она развитым индустриальным и постиндустриальным инструментарием – механизмами и технологиями, финансами и информацией, организационными и иными средствами. Конечно, для организации практики в соответствующих масштабах технические и финансовые активы по-прежнему важны, но важны также ресурсы социальные, интеллектуальные, символические, культурные. Сумма же обладания ресурсами и активами определяется универсальным интегралом – уровнем капитализации предприятия, какие бы формы оно ни принимало. А основными десигнатами оказываются стратегическая устойчивость и перспективы роста.

Феномен, обладающий признаками трансэкономического целеполагания, я нередко называю амбициозной корпорацией, учитывая, что для слишком многих новаций нет пока адекватных понятий и лексем. Так что термином «амбициозная корпорация» можно сегодня обозначать и возникающие государства-корпорации, и более традиционные глобальные мультикультурные корпорации, и неформальные клубы различных пропорций и уровней компетенции, религиозные и квазирелигиозные сообщества, разнообразные этнические диаспоры, а также иные группы влияния, включая, например, трансформеры транснационального движения альтерглобализма… Одновременно к этой же типологии тяготеют разнообразные криминальные структуры, наконец, – организации террористические, выстраивающие алгоритмы деятельности по собственным правилам глобальной игры за будущее. И порой, будучи не в состоянии конструктивно менять реальность, они в прямом смысле подрывают ее.

В предельной форме амбициозная корпорация – это гибкая организованность, манипулирующая и манипулируемая (образуя тем самым канал эффективной обратной связи), преследующая неодномерные цели, обладающая неординарным целеполаганием, динамичная, неоднозначная, сложная по композиции, транснациональная по составу и географии приложения усилий, критичная по отношению к прежней формуле общественного устройства и собственному состоянию, полагающаяся на некий солидный и статусный объект Старого мира, транслирующая его намерения и мотивации, но готовая перерезать связующую пуповину.

Полифоничные суверены-корпорации проявляются преимущественно в действии, а не в оргструктурах, социальных текстах или ярлыках. Так что ряд ситуаций и процессов современного мира приобретает практически анонимный характер, образуя своего рода виртуальные криптографические миры, что, кстати, лишний раз указывает на дефектность привычной социальной картографии, неполноту сложившегося в прошлом категориального аппарата и теоретических схем политологии.

- В чем все-таки специфика «государств-корпораций»?

- Национальные государства на практике, de facto , не являются ныне единственными субъектами международных связей – появляются международные регулирующие органы, страны-системы, прочие интегрии и футуристические транснациональные связности. Одновременно происходит делегирование суверенитета не только «вверх», но и «вниз», по оси субсидиарности, автономизации. А также племя отверженных: несостоявшихся государств, государств-изгоев, государств-банкротов, квази-государственных образований… Да и сам термин международные отношения ( inter - national relations ) становится теперь по-своему уязвимым. Одновременно и нынешние геоэкономические организованности не являются чисто экономическими структурами: экономика в современном мире во многом выполняет управленческие, властные функции, а политические власти в свою очередь участвует в решении сугубо экономических задач.

И то, и другое нередко осуществляется за пределами национальных территорий. Иначе говоря, складывающееся мироустройство напоминает чем-то слоеный пирог: над прежней государственностью выстраивается транснациональная конструкция, которая хотя и привязана к определенным географическим ареалам, но имеет собственное оригинальное целеполагание. В результате на планете образуется сложноподчиненная система социальных пространств, соединенных нитями делегированного суверенитета, властных проекций, ресурсных потоков и неорентных платежей.

В элитных группировках национальных государств, погруженных в подобную среду, соприсутствуют группы с весьма различными интересами и целями. Их интересы, порой антагонистичные в рамках национальных границ, могут в то же время совпадать с целями сообществ, обитающих в иных ареалах. Подобные группы сливаются в космополитичные молекулы новых организованностей, картографию которых на сегодняшний день едва ли можно внятно формализовать: динамичность и неопределенность являются их основными, чуть ли не генетическими свойствами. Причем состояние неопределенности – это, по-видимому, не просто постиндустриальный барьер, то есть некоторая транзитная ситуация, которая со временем будет так или иначе преодолена. Возможно, динамичный статус и есть основное, определяющее качество Нового мира. Именно поэтому инновационные формулы правления, скорее всего, будут тяготеть к методам управления турбулентными процессами, динамическим хаосом.

Кризис привычной, национально-государственной формы мироустройства, основанной на идее коалиций и баланса интересов, проявляется на сегодняшний день во впечатляющей попытке удержать рассыпающуюся политическую ситуацию путем выстраивания «мировой властной вертикали». Но этот же кризис предопределил интерес к альтернативным формам социополитической организации. При этом отсутствие общепризнанного категориального аппарата для фиксации феноменологии постсовременности приводит к многочисленным разночтениям социального текста и прочим нестыковкам.

Так, понятие «империя» вроде бы предполагает некое «всемирное огораживание», проведение черты между цивилизацией и варварством; в этом смысле империя приближается к понятию глобального города и восходит, конечно, к Риму. Сейчас молекулярность городской среды начинает замещаться «социальной плазмой», однако мы по инерции употребляем слово «империя» применительно к заметно иным, инновационным формам мироустройства и типам управления. Не предполагающим, к примеру, непременного военного или административного присутствия на имперской территории. И хотя в случае США, основного местоблюстителя чина глобальной регулирующей державы, налицо как раз целенаправленное выстраивание опорных точек с неопределенным международно-правовым статусом – перманентно находящихся в боевой ситуации низкой интенсивности – будущее скорее за системами опережающего (преадаптивного) динамического контроля , нежели за превентивными , пусть и динамичными, механизмами поддержания status quo . И других форм статичного равновесия, пасификации.

Пассионарные субкультуры

- У российской политической элиты сегодня в моде идея превращения оффшорной олигархии в национальную буржуазию, а чиновничества – в высокоэффективный аппарат государственного управления. Судя по тому, что Вы говорите, мы вновь мыслим в какой-то другой плоскости и ставим задачи, которые жизнь отменила…

- Здесь главный вопрос о характере нашей элиты, но, прежде чем поговорить об этом, нужно понять реальное место страны на геостратегической карте мира, в том виде, в каком эта конструкция складывается в начале третьего тысячелетия. Из верно прочитанной ситуации становятся понятными ключевые проблемы, а из них, в свою очередь, – степень соответствия формулируемых задач и совершаемых деяний вызовам времени.

Если говорить совсем коротко, в мире выстаивается сегодня некая замкнутая глобальная конструкция, на нижнем этаже которой находится добыча природных ресурсов, чуть выше – промышленное освоение этих ресурсов, далее – производство интеллектуального сырья, еще выше – высокотехнологическое производство. Над этим производственным комплексом возводится финансовая надстройка, которая аккумулирует процентную дань, и, наконец, на самом верху находится «штабная экономика», которая устанавливает правила игры, одновременно создавая планетарную эмиссионно-налоговую систему и осуществляя масштабное управление рисками. Эмиссионную в виде фактической мировой резервной валюты, а налоговую в форме глобальной дани, выплачиваемой значительной частью государств в рамках системы перманентного глобального долга.

- На такой карте место России в целом понятно…

- Да, к началу XXI века Россия заняла место среди стран-производителей природного сырья и полуфабрикатов, так что основу богатства страны сейчас составляет природная рента и ее модификации. Упрощению экономического и социального статуса можно найти много объяснений. На протяжении XX века в стране происходило последовательное «выпалывание» современной социальной культуры, сложных схем жизни общества, начатков самоорганизации и пассионарных личностей. В итоге образовался мир, лишенный искр гениальности и плохо совместимый с глобальной революционной ситуацией.

Когда же исчезла разделявшая Восток и Запад стена, то в России наиболее динамичной частью общества оказались люди, привыкшие действовать «поверх барьеров»: различные сегменты прежнего правящего слоя, консольери, цеховики, полу и прямо криминальная субкультура. В итоге мы получили собственный элитный коктейль – поколение «П» – из представителей спецслужб, их многочисленной, разветвленной агентуры и в той или иной степени криминализированной субкультуры. При всем различии этих людей, есть у них одно общее свойство – это «люди тени», воспитанные в духе морального релятивизма и психологии «подполья»…

- Однако криминальной элита не может быть долго, даже явные корыстолюбцы, приходя к власти, ищут благообразности…

- Элита вообще и политическая элита, в частности, не может быть криминальной, ибо она мыслит метафизически. Криминализируясь, элита перестает быть таковой, поскольку утрачивает контроль над смыслами. Ведь ее главная задача – стратегическое управление обществом, т.е. искусство рождать смыслы, образы будущего для себя и тех, кого она ведет. И при этом квалифицированно действовать в предложенных историей обстоятельствах.

Карл Манхейм в свое время писал: «Существование элиты определяется не жаждой власти отдельных индивидов, а общественной потребностью в исполнении стратегических функций особо квалифицированными людьми». Например, коррупция – это не взяточничество, или, точнее не только и не просто взяточничество, коррупция – недопустимое расширение пространства рыночных операций, то есть внутреннее разрушение социального текста и личности, приватизация общественного блага. И одновременно специфичная, примитивная – рефлекторная система управления, присущая ситуационному сознанию. Деградировавшая личность не в состоянии улавливать ритмы истории и создавать целостное, долгосрочное целеполагание, она блюдет шкурные интересы, видя в политике лишь интригу, и в результате проигрывает игрокам с «длинной волей», иным жизненным горизонтом и стратегией.

Я как-то уже признавался, что меня, да и не меня одного, с некоторых пор не оставляет ощущение оскудения и истощения миростроительных энергий страны, распространяющегося в ней торжества «животного идеала». Тот же Карл Манхейм отмечал: « человек (а мы можем добавить: общество – А.Н.) , для которого не существует ничего, помимо его непосредственных обстоятельств, не является человеком ». Или, быть может, сейчас уместнее вспомнить слова Гоголя: « Бесчестное дело брать взятки сделалось необходимостью и потребностью даже и для таких людей, которые и не рождены быть бесчестными. Знаю, что уже почти невозможно многим идти противу всеобщего теченья ». Дефицит смыслов и личностей – критическое обстоятельство для обитания в Новом мире. В России же подобная ситуация, усугубляемая коррупцией душ и социального текста – равно его последующей симуляцией (привычные «потемкинские деревни») – проявилась с отчетливой остротой: и в сфере государственного управления, и политической философии, и стратегической мысли…

- Как Вы думаете, отчего все это происходит с Россией? Какое-то поразительное постоянство у нашей страны – вновь и вновь переживать несчастья и потрясения. А ее правящие слои, кажется, вновь и вновь наступают на те же самые грабли.

- Как российская, так и советская политическая организация общества представляет амальгаму азиатских и европейских социальных кодов, что проявляется в характере управленческой модели. Попыткам модернизации (в условиях отсутствия развитой городской, коммунальной культуры), к примеру, нередко сопутствует тенденция закрепощения основной массы населения: правления Петра I и Екатерины II – яркие примеры подобной двойственности...

Революция начала ХХ века, став акселератором интенсивной, но редуцированной индустриальной модернизации – совершавшейся на фоне революции масс и роста городского населения, футуристического порыва и взлета научно-технической мысли – закрепила, в конечном счете, преобладание азиатских структур управления: гегемонию номенклатурного класса. Это обстоятельство в значительной мере предопределило крах второй российской модернизации – постиндустриальной, проявив конфликт между прежним номенклатурным и востребованным историей постиндустриальным классом, приспособленным к усложнененным структурам мира.

Проблему кризиса компетенций можно было разрешить двумя способами: сменив состав правящего класса, влив в него свежую кровь, либо понизив общий уровень среды, демонстрировавшей к этому времени кумулятивный эффект развития городской культуры, модернизации страны и социализации публичных благ. В конце концов, в той или иной степени были реализованы оба варианта…

Итак, в России-СССР во второй половине восьмидесятых годов на арену выходила – в различных обличьях – генерация людей, эклектичная по составу, по предмету своей деятельности, но которую, в целом, можно было бы охарактеризовать как прообраз российского постиндустриального класса. Но к власти шли также другие группы. Постиндустриальная страта, уже тогда изломанная и частично коррумпированная, тем не менее, достаточно быстро нащупала путь к рычагам власти, однако взять ее в руки так и не сумела, сдав другой пассионарной группе, основой деятельности которой стала «трофейная экономика» и разнообразные схемы перераспределения природной ренты.

Короткий горизонт планирования, свойственный данной группе и некоторые другие обстоятельства предопределили постиндустриальную контрреволюцию и социальную деградацию на большей части территории страны. Модернизация была, как я говорил, редуцированной, и в момент срыва стали очевидны ее огрехи, прежде всего – отсутствие в стране гражданского общества. Были выпущены на волю духи неоархаизации общества, да и связь времен различных регионов государства распалась, но регионы и люди, их населяющие, не существуют отдельно от страны. А как хорошо известно, уровень системы тесно связан с состоянием ее слабейших компонентов… Затем, по мере развития кризиса, власть в значительной мере перешла в руки специфического управленческого сословия. Впрочем, тему мы уже затрагивали.

Правящее сословие не склонно повышать градус сложности российского социума, развивать институты гражданского общества внутри страны и выступать в качестве реального субъекта стратегического замысла вне нее. Ибо все эти действия ведут к непосильному усложнению и высокой подвижности социального текста. В итоге мы наблюдаем – что, в общем-то, несложно было предсказать – симптомы возрождения монотонных управленческих кодов и причудливые реинкарнации элементов прежней, иерархичной и статичной культуры (ср. выстраивание пресловутой «властной вертикали»), созидая ли при этом подобие выхолощенного «Союза ССР» ( USSR abridged ), или предъявляя симулякр «нового российского империализма».

То же относится к сужению, упрощению пространства публичной коммуникации. Симптоматично, что факт революции 1991 года и ее последствий не получил культурной верификации. Но, таким образом, на повестку дня вновь встает вопрос о роли российского постиндустриального класса.

- Россия продолжает крестный путь? И куда же он ее приведет?

- После исторического прорыва оболочки застоя (брежневской «стабильности», столь неуместной в эпоху революционных перемен на планете) и двух последующих десятилетий внутренних потрясений, у России-РФ – нового государства, с иным геополитическим контуром и геоэкономической картографией – так и не сложились общенациональная корпорация, обладающая исторической и культурной идентичностью, равно как и полифоничное гражданское общество. А вместо интеллектуальной и моральной реформации мы наблюдаем социальный технократизм, «политический технологизм», культурный редукционизм и соответствующие им представления о «мыслящей России».

Демонстрируемый сегодня правящим сословием прагматизм есть оборотная сторона острейшего дефицита культурного капитала, заставляющего в поисках идентичности обращаться к самым различным источникам, включая попытки одновременного воспроизведения противоречащих друг другу социальных и культурных матриц. Присутствует в этом коктейле и столь заметная сегодня тенденция идеализации советского периода, связанная с опытом 90-х годов и присутствием у рычагов власти социальной группы, избежавшей в свое время запуска механизма люстрации, стремящейся к исторической легитимации обретенного статуса…

У России-РФ нет национального «смыслового каркаса» – вместо него обществу предлагается лоскутное одеяло, отражающее мировоззренческую и социальную эклектику. Отсутствует и позитивное проектирование исторической судьбы, что, конечно же, не исключает определенных замыслов и масштабных политических интриг правящего слоя, в том числе сопряженных с глобальным контекстом. Дело тут, скорее, в уровне рефлексии, нежели в ее изощренности.

Внутри страны по-прежнему, хотя и глуше, слышны разговоры об экономических и административных реформах, о выборочных «национальных проектах», удвоении ВВП, борьбе с инфляцией, повышении зарплат (сброшены с «корабля современности», кажется, лишь «догонялки» Португалии). Что, однако же, не приводит на практике ни к сокращению высокого уровня смертности, ни к ликвидации резкого разрыва в уровнях доходов населения, ни к росту его социальной активности. В итоге Россия сегодня экономически используется, но культурно все более отторгается доминирующей на планете цививилизацией североатлантического мира.

Вместе с тем параллельно с прежней практикой и социальной ментальностью в стране возникает каркас нового социального организма. Сегодня в среднесрочной перспективе становится вероятным разделение России на:

•  государственность-А , являющуюся островом транснационального архипелага, предоставляя ее руководителям право на присутствие в элитном кругу. Подобное государство-корпорация (в геоэкономическом понимании термина), строится из совокупности систем управления десятка олигархических картелей, прежде всего в сфере газо- и петроэкономики и систем их обслуживания (но также на других производственных и ресурсных основаниях), соединенных в социально-политическую связность под зонтиком новой национальной управленческой конструкции;

•  и государственность-Б : социальную, административную – обеспечивающую функционирование привычных, общенациональных, однако уходящих в прошлое, ветшающих институтов и увядающих ветвей власти.

Все это, однако, вполне вписывается в стремительно меняющееся поствестфальское мироустройство, основанное на принципах динамичной иерархии и глобальной безопасности.

- Но ведь новому классу недостаточно просто организоваться, сплотиться, надо стать конкурентоспособным, владеть широким спектром постиндустриальных управленческих концепций и технологий. В чем заключается принципиальная новизна всего этого аппарата, а также схем организации и управления бизнесом?

- Принципиальная новизна – во взгляде на постсовременную социальную реальность как на динамическую субстанцию, склонную к фазовым переходам и бифуркационным ситуациям, или, несколько сгущая краски, как на перманентную турбулентность. А основная стратегическая проблема, определяющая успех или провал предприятия, – в каком регистре необходимо действовать: эффективно приспосабливаться к сложившимся обстоятельствам либо проводить системную преадаптацию к вероятной будущей ситуации.

Важных же особенностей инновационных оргдеятельностных схем несколько – во-первых, внимание, придаваемое сегодня антропологическим структурам, комплексным темам и нематериальным активам. Во-вторых, предпочтение, отдаваемое сетевому и проектному принципу формирования социоструктур. В третьих, динамичное развитие самой формулы нематериальных активов, а также иная (и множественная) скорость социального времени. В четвертых, выстраивание деятельности с учетом логики «турбо-» или «казино-» экономики, где проигрыши заранее планируются, но сама игра ведется с позитивным результатом, а генеральной целью является занятие и системное освоение той или иной (желательно уникальной) ниши…

Осознание нелинейной природы мира ведет к развитию и оперативному применению на практике соответствующих методологий/технологий знания и действия. Все это востребовано сегодня в политике, бизнесе, военном искусстве, в других сферах человеческой деятельности. Здесь за последние десятилетия произошли интересные и революционные события. Но давайте о научных и прикладных достижениях в области управления, которые взял на вооружение постиндустриальный новый класс, поговорим в следующий раз – это самостоятельная и большая тема…

Беседа вторая. Мечта и катастрофа: смена прописей мира

Дело не в предсказании, а скорее в управлении

Джон фон Нейман

…мы должны быть открытыми перед возможностью усиливать и эксплуатировать критичность, если это соответствует нашим национальным интересам – например, при уничтожении иракской военной машины и саддамовского государства. Здесь наш национальный интерес приоритетнее международной стабильности. В действительности, сознаем это или нет, мы уже предпринимаем меры для усиления хаоса, когда содействуем демократии, рыночным реформам, когда развиваем средства массовой информации через частный сектор

Новый мировой беспорядок

- Александр Иванович, в постиндустриальном мире формируется влиятельный слой, который Вы называете «людьми воздуха» или «новым интеллектуальным классом». Его специфическое поле деятельности – созидание смыслов и проектирование образов будущего, операции с культурным капиталом и другими нематериальными активами, реализация высоких управленческих, геополитических и геоэкономических технологий. Это общий вывод из нашей предыдущей беседы. Давайте поговорим теперь более конкретно о самих технологиях.

- Согласен. И чтобы обозначить русло беседы, отмечу: в многолюдном, усложняющемся , «многоэтажном» мире, где мы обитаем, складывается новый формат социального акта. Одновременно рождается инновационная методология познания и действия, основанная на восприятии космоса людей как бурлящей реальности – динамичной, адаптивной и нелинейной системы.

Отсюда проистекает обновление методов и принципов социопроектирования, на которых построены управленческие технологии.

Реформация статуса человечества как системы связана не только с процессами глобализации. Мы вступаем в нестабильный мир «раскованного Прометея» – мир, в котором обитает множество субъектов действия, освобожденных технологической цивилизацией от ряда земных обременений и получивших дополнительные степени свободы, различным образом понимая и воплощая при этом смысл и цели бытия.

Усложнение образа социальной вселенной на пороге XXI века отчасти напоминает мне пересмотр картины мира физического, который произошел в начале ХХ столетия и был отмечен рождением теории относительности, а также квантовой физики. Антропологическая галактика сегодня тоже перестает восприниматься как уверенно расчерченная на клеточки шахматная доска, где одна мозаика порядка время от времени сменяет другую. Достижение же нового порядка – качеств диссипативной структуры – представляется все более проблематичным.

Завоевывает признание заметно иной взгляд на планетарное сообщество, как на новый мировой беспорядок – диффузный мир, субстанцию многоаспектную, энергийную, чрезвычайно подвижную, подчас турбулентную. В социальном проектировании утверждается принцип самоорганизованной критичности, согласно которому поведение сложной и сверхсложной системы – такой, скажем, как погода, финансы или траектория современного общества, – связано с возможностью пересечения ею предельных состояний и вероятностью лавинообразных следствий.

Одно из ключевых свойств приоткрывающегося космоса третьего тысячелетия – его растущая неопределенность, нелинейность, когда вероятность событий плохо предсказуема, равно как их масштаб, поскольку грандиозные последствия в усложняющемся мире в принципе может вызвать даже небольшое изменение отдельного параметра. Таким образом, субъекты действия не просто умножаются, но обретают иной ранг. А ценность политической или экономической акции в «предприятии на полном ходу» все чаще определяется ее своевременностью и уместностью .

В итоге результат меньше зависит от затраченных усилий, но в возрастающей степени определяется когерентностью действий с мобильной ситуацией – направлением бессознательных силовых линий многолюдной системы. В свою очередь фокусируемых внешним (идеологическим, психологическим, культурным, мировоззренческим, метафизическим) аттрактором – этой своеобразной «моделью поведения». Мы не можем полноценно реализовать желаемый статус системы, не только игнорируя ее целостность и полноту, но и без учета меняющегося положения относительно других шкал и связностей. Кроме того, в ситуациях неопределенности и глобальной критичности формальное, т.е. отчуждаемое, дисциплинарное знание нередко замещается знанием трансцисциплинарным и персонализированным, умением и сноровкой, неотчуждаемыми от субъекта действия, т.е. искусством.

Логика постсовременного мира, таким образом, не вполне совпадает с рациональностью современного человека. Обнаруживается смысловой кризис, а также расхождения в аксиологии. Иными словами, ряд наших привычных представлений в области антропологии и порядка есть форма редукции положения вещей, а попытки долгосрочного прогнозирования в мире многочисленных подвижных объектов оказываются весьма уязвимыми.

- Ну, а как же новые технологии?

- Новые технологии «затачиваются», специально нацелены на управление объектами и событиями в условиях подобной мерцающей реальности : возрастающей неопределенности и плохо предсказуемой трансформации при высокой роли антропологического фактора. Если сказать короче, то речь идет в первую очередь о техниках рефлексивного управления и о способах управления сложными объектами в условиях, приближенных к хаосу. Поэтому нас интересует не столько факт, сколько тренд; искусство чтения текста, а не навыки произнесения слов. Постулаты же прежнего знания о мире нередко оказываются ложными, ибо в мерцающей вселенной они бренны и преходящи. Довлеет вековая привычка думать скорее о вещах и конструкциях, нежели о людях и энергиях, о событиях совершившихся, а не о приходящих возможностях. Человечество долго жило в землянке на берегу «синего моря» – неспокойного океана, который еще предстоит пересечь…

В сегодняшнем мире возрастает «роль личности в истории», значение деятельного и амбициозного человека – мастера свободных искусств, способного осуществить неформальную сборку комплексного акта. Подобный г осподин воздуха, человек-предприятие ( manterpriser ), становится все более влиятельным актором на планете, как в роли конструктора, так и деструктора. Сгущая и деятельно формируя пространства общественной топографии, он очерчивает горизонты будущего театра действий, который в одном из важнейших аспектов можно охарактеризовать как власть без государства .

В подобных обстоятельствах сверхгибкие антропологические системы становятся все более конкурентоспособными по отношению к сложившимся социоструктурам. Человек – насельник и творец антропологической вселенной, ее демиург и законодатель, способный реализовать разные версии прогностического текста. Люди, будучи сверхсложными организмами и побуждаемые необходимостью не только жить, но также эффективно действовать в стремительно меняющихся условиях, активным образом соучаствуют в трансформационных процессах и в их осмыслении. Пытаясь создать новое поколение высоких гуманитарных и социальных технологий , основанных на таких принципах и подходах, как новая рациональность, творческая деконструкция, синергийное мышление, потоковые модели социума, рефлексивный и матричный методы управления. И даже размышления о загадочных «пост-диссипативных» структурах.

Антропоцентричность проявляется в переходе от объективно-механистичного стереотипа анализа к субъективизированным формам социального проектирования, учитывающим ментальность объектов проектирования, пластичность, алогичность и произвол человеческой натуры. Скажем, если бы в свое время Сталин обладал подобным инструментарием, возможно последствия «венчурного мышления» Гитлера не застали бы его врасплох. А в наши дни методы рефлексивного управления были, к примеру, с успехом использованы в ходе военных действий США в Ираке.

Генезис подобных технологий познания и действия тесно связан с судьбой институтов и персонажей, которые их создают.

- Вы говорите о знаменитых «фабриках мысли»?

- «Фабрики мысли» ( think tank s ) – один из этапов развития научных институтов в прошлом столетии. В ХХ веке происходила активная индустриализация науки, развитие – в полном соответствии с заветами соединявшего истину с полезностью Френсиса Бекона – ее прикладного, технологического аспекта. Возникает новый тип исследовательского заведения: военно-промышленная лаборатория (в России – КБ, «шарашки», «закрытые города»), демонстрируя одновременно социальный потенциал подобных конструкций. В США процесс развивался в русле проектного подхода, яркие примеры – «Манхэттенский проект» и впоследствии – проект «Аполлон»; в России таким стержнем стал Атомно-космический проект (а его социальной ипостасью – реформированная в ходе реализации проекта Академия наук, затем футуристический замысел «академических городков»).

Следующее поколение интеллектуальных предприятий – упомянутые Вами «фабрики мысли ». Это сугубо американское достижение: к революционному рубежу 60-70-х годов количество подобных интеллектуальных предприятий в США исчислялось сотнями.

- В чем же особенность «интеллектуальных фабрик» как научных институтов?

- Главный объект исследовательской деятельности в «фабриках мысли» – алгоритм практического решения комплексной проблемы на основе отработанной в годы войны технологии исследования операций. Основная особенность подобных предприятий – связь исследовательского цикла с процессом принятия решений в сферах политики, военного планирования, бизнеса или крупных социальных инициатив. А подчас также решение задач семантического (смыслового) прикрытия или психологического программирования.

- «Фабрики мысли» – это и есть механизм формулирования идей нового класса?

- В известной мере, да. Интеллектуальные корпорации, все чаще занимаясь исследованием социальных и политических проблем, сливаются с инфраструктурой влиятельных советов и закрытых клубов. В середине 60-х годов, во многом под воздействием развития термоядерного оружия в условиях биполярного противостояния, возникает масштабный социальный и политический замысел. (Его, вспоминая проект, принадлежащий основателю Римского клуба Аурелио Печчеи, а возможно и в результате некоторой путаницы, порою ретроспективно и условно обозначают как «Проект-69», задуманный с целью проанализировать осуществимость долгосрочного планирования в глобальном масштабе.) Шаги по воплощению данного проекта воздействовали и на процесс, который сейчас именуется «глобализацией».

Реализация подвижек в мировой системе управления началась с провозглашения президентом Линдоном Джонсоном в октябре 1966 года (в разгар военных действий во Вьетнаме) идеи приложить « решительные усилия к долгосрочному укреплению взаимосвязей » – строительству моста между Западом и Востоком. Затем последовали поездка Макджорджа Банди по пяти европейским странам, включая СССР, и встреча американского президента с советским премьером Алексеем Косыгиным (большей частью «с глазу на глаз») летом 1967 года на полпути между Нью-Йорком и Вашингтоном – в местечке Гласборо. Инициировав тем самым долгосрочный переговорный процесс по разрядке международной напряженности, ограничению и сокращению стратегических вооружений, а также постройке «моста» между двумя странами.

В результате были образованы переговорные площадки и влиятельные международные организации, занятые глобальной пасификацией, созданы системы регионального и глобального контроля (международные регулирующие органы). А также ряд неправительственных институтов, в которых велась концептуальная разведка динамики социальной среды, исследовалась глобальная проблематика, развивался комплексный подход в общественных дисциплинах с акцентом на активном представлении будущего. Что, конечно же, повлияло на ход новейшей истории.

Кстати, замечу в качестве маргиналии: междисциплинарное знание и транснациональное мироустройство имеют нечто общее в своей структуре и онтологии.

- Глобализация – спланированный процесс?

- Смотря, что понимать под словом «спланированный». Глобализация имеет ряд глубоких исторических мотиваций, но борьба за ту или иную формулу ее реализации, безусловно, имела место.

Дело в том, что к 70-м годам прошлого века накопился большой опыт работы над масштабными и долгосрочными проектами (в частности, военными и космическими). Это дало уверенность в том, что активное представление будущего можно формулировать в виде «конкретной плановой задачи» с позиций общей теории систем (Людвиг фон Берталанфи). Что в свою очередь вело к новому виду социальной рефлексии, отмеченной чертами междисциплинарности, долгосрочности, масштабности. И «новому» типу прогнозирования – нормативного: когда сначала определяется желаемый облик будущего, а затем осуществляется гибкое и целенаправленное изменение реальности...

Мне вспоминается в этой связи не только прогностическая риторика Римского клуба, но, скажем, разработка и применение на практике Международным валютным фондом и Всемирным банком программ структурной адаптации и финансовой стабилизации, сыгравших свою роль в разрешении глобального банковского кризиса на пороге 80-х годов, а в дальнейшем – в регулировании траекторий мировых ресурсных и финансовых потоков.

Для России-СССР идея нормативного прогнозирования была привычна и понятна, здесь она являлась обычной практикой. Однако с 60-х годов огромный интерес к данной теме возникает на Западе. ОЭСР провела специальное исследование, посвященное этой проблеме, а Белый дом и влиятельнейший Совет по международным отношениям инициировали серию дискуссий по новой дальней границе американской и мировой истории.

В те же годы Збигнев Бжезинский формулирует тезис о стратегической цели Запада – создании системы глобального планирования и долгосрочного перераспределения мировых ресурсов. Системы, основанной на трех принципах: (а) замена демократии господством элиты; (б) формирование наднациональной власти на путях сплочения ведущих индустриально развитых стран; (в) образование элитарного клуба ведущих государств мира. В 1973 году на свет появляется Трехсторонняя комиссия, объединившая влиятельных лиц и ведущих интеллектуалов США, Европы, Японии. В июле того же года в Хельсинки открывается Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, заключительный акт которого был подписан спустя два года. И тогда же, в 1975 году, возникает новый мировой регулирующий орган – G-7 (на тот момент G-6 ).

Так что формула современной глобализации есть, в определенном смысле, продукт высоких социогуманитарных технологий и институтов проектирования будущего. И нового типа личности.

Жизнь на краю хаоса

- В целом, логика развития интеллектуальных центров, создающих технологии управления понятна. Давайте вернемся к самим технологиям, которые часто обозначают как «технологии управления хаосом».

- Наиболее ярким их примером является концепция self-organized criticality ( SOC ) – самоорганизованной критичности , созданная в процессе исследования сложных и сверхсложных систем, которое в свою очередь есть развитие идей новой рациональности, негативной диалектики и хаососложности. В зыбкие границы «науки о хаосе», возникшей в 60-е годы прошлого столетия, входит довольно широкий спектр направлений, развивавшихся первоначально в дисциплинарных рамках наук о природе. Однако примерно с 80-х годов, если не раньше, обретенные знания стали примериваться к военной сфере, к бизнесу и политике: теория катастроф, неравновесная самоорганизация, синергетика и другие. Надо также сказать, что рамки данного подхода толкуются в настоящий момент максимально расширительно, а ряд категорий и лексем зачастую употребляются метафорически, скорее ориентируя , нежели определяя .

Специфика подхода заключалась в том, что, во-первых, его основным объектом оказывалась не статика, образно говоря, не «частица», не объект, а элемент движения – «волна», тренд. Причем движение, или, точнее, процесс рассматривается как часть открытой, динамической системы, способной абсорбировать и рассеивать энергию, поступающую извне, генерируя при этом и хаос, и новые формы организации. Определяется ситуация через посредство таких понятий, как, скажем, периодичность или непериодичность, кооперативные явления и возникающие при этом синергетические эффекты, автокаталитические процессы и спонтанные ремиссии, сечение фазового пространства и фрактал, бифуркация и аттрактор. Во-вторых, сложные системы естественным образом эволюционируют до критической стадии, в которой, как уже говорилось, даже незначительное событие (воздействие) в принципе способно вызвать цепную реакцию, затрагивающую многие элементы системы. Третьей особенностью явился акцент делаемый на изучении нефизических систем и структур.

Усложняющаяся, самоорганизующаяся (адаптивная) система непременно обладает некоторым потенциалом динамического хаоса и может существовать в двух состояниях. В одном случае, даже небольшое воздействие на систему способно привести к ее обвалу. Простой пример – куча песка, которая рассыпается после того, как принимает очередную горсть праха. Или, в другом случае, воздействие может привести к установлению нового порядка, к реструктуризации системы. При этом, как обвал, так и реконструкция происходят весьма быстро.

Эти два состояния нельзя назвать ни хорошими, ни плохими. Все зависит от ситуации – когда-то системе лучше пребывать в «рассыпающемся» состоянии, в другом случае – в «структурированном». Технологии, нацеленные на управление хаосом, претендуют на сознательное достижение подобных эффектов, на форсирование и использование критических ситуаций, а в перспективе – на продуцирование из турбулентностей нового порядка.

Центром развития теории SOC является американский Институт Санта Фе, созданный в 1984 году для изучения динамики сложных систем и проблем. В научный фундамент/практику института положены идеи и исследования Андрея Колмогорова и Якова Синая, Бориса Белоусова и Жаботинского, Ильи Пригожина и Алана Тьюринга, Рене Тома и Бенуа Мандельбро, Эдварда Лоренца и Митчелла Файгенбаума, Джеймса Йорке и Германа Хакена, Норманна Пакарда и Кристофера Лангтона, Мюррея Гелл-Манна и Пера Бака… А также других деятельных фигур в области нелинейности и самоорганизации, хаоса и критической сложности мира. Со временем появляются другие центры, в частности, Группа по изучению действий в условиях неопределенности при Пентагоне…

- Вы могли бы проиллюстрировать логику подхода?

- Вот один из практикующихся алгоритмов действия в условиях неопределенности, в динамичной и дискретной среде. Вы создаете и позиционируете «подсадную утку» – собственный аттрактор, стягивающий «гравитацией» элементы, которые хотели бы выявить, наблюдать и по мере возможности контролировать. Проблема, однако, в том, что для выполнения задачи, аттрактор должен инициировать и стимулировать динамику в заданном направлении, действуя, по меньшей мере, эффектно, если не эффективно, поскольку, чтобы сохранять качества аттрактора, он должен являться авторитетом/лидером. Причем значимость («эффектность/эффективность») измеряется по параметрам, присущим данной констелляции. Но что происходит в случае попытки контроля над констелляцией деструктивной? Наверное, для «внешнего наблюдателя» вся совокупность действий в этом случае могла бы показаться гротескной, скажем, что-то из реминисценций на тему «азефщины». И порой – с соответствующими последствиями.

Или обратимся к акциям, осуществляемым Соединенными Штатами в Афганистане, Ираке и других точках планеты; акций, которые в определенном смысле вообще не имеют временной границы. Скорее они вписываются в некий стратегический рисунок, представляя звенья, «опорные площадки» гибкой, инициативной системы управления, преследующей следующие цели: (а) поддержание высокой боеготовности войск, содержа их не в казармах, расположенных в мирной среде, а в условиях боевых действий «низкой интенсивности»; (б) непосредственный контроль над ключевыми/критическими зонами; (в) выстраивание вокруг этих зон оперативно-тактических коалиций; (в) апробация различных методов проведения операций (включая нетрадиционные), а также испытание вооружений. При этом прежняя стратегия сдерживания заменяется доктриной упреждающих ударов.

Представляется, что для США важна все-таки не полная и окончательная победа в том или ином конфликте, а нечто иное: сегодня перед Америкой стоит масштабная задача, которая решается на практике – перехват и удержание стратегической инициативы, создание эффективной схемы управления в условиях глобальной нестабильности. Я бы охарактеризовал общий рисунок этой стратегической «дорожной карты» как динамичную систему мировых связей ( intra - global relations ), чтобы отличить ее от прежней, сбалансированной и стационарной системы международных отношений ( inter - national relations ). Особенно если учесть делегирование национальными государствами своих прежних компетенций сразу по трем векторам: глобальному, федеральному, субсидиарному, а также увеличение числа и особенно – типологии субъектов мировых событий.

Примером прикладного применения технологий могут в некоторой степени служить «бархатные революции». Революция есть состояние общества близкое к хаосу. Люди – переменные, способные к спонтанной активности и, одновременно, к глубокому, долгосрочному замыслу. Искусство динамичного управления (т.н. «управление хаосом») заключается в следующем: во-первых, подвести систему к неравновесному состоянию; во-вторых, в нужное время и в соответствующем месте вбросить фактор, приводящий старый порядок к обвалу (хаотизация организации); в-третьих, ввести аттрактор, структурирующий систему в новом, желательном направлении.

И хотя сама методология – скорее исследовательская позиция, стимулирующая поиск средств контроля и управления в изменившихся обстоятельствах, отдельные прописи настолько технологизированы, что, скажем, в инструкциях можно встретить рекомендацию надевать на демонстрации белые кофточки. Зачем? Представьте передаваемое Т V крупным планом плачущее лицо девушки, с заляпанной каплями крови белоснежной блузкой, и Вы поймете, что такое незначительные воздействия, производимые в рамках революционных/контрреволюционных технологий. Проблема, однако, заключается в малой предсказуемости последствий дестабилизации системы, результатов ее обвальной хаотизации. Правда, социосистемы в этом отношении выгодно отличаются от систем физических – в отличие от мира природы здесь присутствуют какие-то дополнительные механизмы амортизации ( benevolent factor ).

- И всем этим занимаются «люди Санта Фе»?

- Нет, этим занимаются преимущественно те, кто применяет методологию социального проектирования на практике. И также те, кто объединен модным термином «кризис-менеджмент», причем совсем не обязательно в применении к управлению только политическими или экономическими процессами: обширное поле деятельности представляют военные или, скажем, культурологические операции. Так постулаты нелинейной динамики и теории критической сложности были взяты на вооружение Корпусом морских пехотинцев США еще лет двенадцать назад. А в знаменитом Лос-Аламосе даже раньше был учрежден Центр нелинейных исследований для координации работ по изучению хаоса и сопряженных проблем.

Принципиальных различий тут нет. Военные начинают отрабатывать формулы действия прописанные гражданскими. Высокие геоэкономические технологии инкорпорируют идеи управления кризисами и феноменологию изощренного использования силы, в том числе военной. «Люди Санта Фе» разрабатывают преимущественно теоретическую часть технологий.

- А как Вам видится глобальная ситуация в целом, каково ее состояние и, главное, прогноз развития?

- Сейчас кажется очевидным, что мир пребывает в транзитной ситуации: на планете возникают элементы постсовременной конструкции, но и реалии эпохи Модернити соприсутствуют на исторической сцене. Однако все чаще приходится задаваться вопросом: а что если цивилизационный транзит и есть новый статус бытия?

Действительно, драматичные перемены последних десятилетий обозначили конец относительно стационарной модели социокосмоса. В свое время поражение коммунистической номенклатуры предопределило настроения, позволившие вести разговор о благостном «конце истории», понимаемом как торжество либеральных идей и институтов демократии. И что же? Иллюзии и социальные «фэнтези» достаточно быстро сменились тревожным мироощущением, отразившимся «в конце концов» в ироничном – с точки зрения самой истории – переосмыслении популярного тезиса. Крах СССР, знаменуя конец биполярного мироустройства, оказался точкой отсчета социального транзита, перехода планетарного сообщества в неопределенное и нестабильное состояние.

Тени и призраки новой среды проявляются в преображении институций, оставленных нам во временное пользование эпохой Просвещения. Столь ощутимый форсаж поствестфальского мироустройства, свободное управление рисками, постоянное повышение ставок в глобальной игре, метастазы глобального андеграунда – это и многое другое формирует сегодня заметно иной образ генеральной конструкции (или ее отсутствия), нежели футурологические предсказания не столь отдаленного прошлого. Двигаясь по кромке миропорядка, человечество ощущает хрупкость ситуации, предчувствуя наступление радикальных перемен – «Большого Социального Взрыва», способного расколоть планету людей, породив иную конфигурацию социовселенной. И произведя при этом поток астероидных организованностей – вестников новой мировой анархии или олигархии.

Постиндустриальная революция и контрреволюция – духи постсовременности и неоархаизации «в одном флаконе» – могут иметь различные обличия: являться нам в виде гибких и разноформатных структур, связанных формальными и неформальными контрактами; в образе эклектичного смешения культур и мировоззренческих позиций; либо глобальной экспансии Глубокого Юга и драматичных метаморфоз постсовременного Квази-Севера.

Триггером изменений может стать, к примеру, масштабная террористическая акция с применением средств массового поражения либо массированный удар цивилизации с использованием ядерных устройств, или глобальная пандемия, или же крах финансовой системы… В сущности, уже сейчас мы наблюдаем ползучую войну национальных и транснациональных, корпоративных и слабо формализованных структур – генезис сложного общества, органично включающего в себя элементы хаоса, но вряд ли можем предъявить сколь либо долгосрочный прогноз развития ситуации.

Не удивительно, что растет число исследований, в которых с различных позиций анализируется переходный статус цивилизации, толкуются изменения в политическом, экономическом, правовом мироустройстве. Сегодня в фокусе внимания оказалась не только трансформация властных механизмов или перемены в номенклатуре международных отношений, но также мутация социальной ментальности, возникновение экзотичных популяций, элитных групп, их конфигурации, иерархия.

И более того. Нас интересует не только феноменология жизни на грани социальной турбулентности под зонтиком глобального полицейского, не только прогноз постсовременной динамики, не только типология вероятных состояний человеческого общежития, но сама инновационная методология познания и действия в условиях жизни на краю хаоса. Кому и как действовать при нарастании неопределенности в энергийном, субъективизированном, многофакторном мире с явно меняющейся скоростью социального времени?

Но не только «новая онтология действия» фокусируется треснувшим циферблатом эпохи. Востребованной оказалась культурно-метафизическая платформа, мыслительная и мировоззренческая позиция, способная противостоять шоку перемен, мультикультурному синкретизму, нарастающей моральной и интеллектуальной растерянности. Позиция, заняв которую, можно пытаться преодолеть нищету нынешней ментальной матрицы, начертать новые интеллектуальные горизонты и социальную high frontier .

Пересекая горизонт

- На каких примерах можно увидеть, как работают технологии интеллектуального класса в экономической сфере?

- Корпорации новой элиты, действуя в условиях конкордата (и одновременно конкуренции) с элитой уходящей, выстраивают каркас глобальной штабной экономики, задающей правила игры на планете. А также создают высокие геоэкономические технологии, организующие экономическую деятельность в соответствующем масштабе, одновременно принося их создателям громадный доход. Так что люди воздуха сегодня это не писатели и поэты – хотя в свое время писатели и поэты могли успешно позиционировать социальное целеполагание… Новое поколение «четвертого сословия» работает преимущественно не с вербальными, а с социальными текстами, то есть с самой реальностью, ее политическими и экономическими аспектами.

Замыслы современной элиты, к примеру, серьезно повлияли на природу денег. Появились «новые деньги» заметно отличные от прежних. Старые были «особыми вещами» – монетами, банкнотами, векселями, облигациями, обеспеченными ликвидностью либо иными материальными активами банка или государства. Но взгляните на современную американскую банкноту – чем обеспечена она? Ни сокровищами форта Нокса, ни собственностью США, да и вообще, строго говоря, это не продукт американского казначейства. Обеспечена она определенным символическим капиталом, мощью США «и 6-ым американским флотом». Это постиндустриальное производство. Федеральная резервная система США, при всех обременениях, возложенных на нее государством, пожалуй, первое мощное постиндустриальное (и на сегодняшний день, фактически, транснациональное) производство XX века.

Или возьмем технологию глобального долга. Можно подробно описывать, каким образом она разворачивалась, но сегодня глобальный долг превратился, по сути, в систему контроля над траекториями мирового дохода/ресурсных потоков, над функционированием систем национального потребления. А также над движением квазирентных платежей, вот только прибыль при этом добывается не из земли, как в классической политэкономии, а «из воздуха». Или, к примеру, технология управления рисками. Ее горизонт лежит не только в плоскости страхования национальных, региональных и глобальных рисков с оформлением данного вида деятельности системой соответствующих международных институтов, но и в нарастающем искусстве управления кризисными ситуациями. То же можно сказать о перспективах глобальной налоговой системы (ее прообраз, кстати, проскользнул в схеме Киотского протокола).

Отдельная тема – деструктивная параэкономика, в рамках которой поля деятельности и доход образуются за счет деконструкции, подчас высокоиндустриальной, результатов человеческой деятельности… Но в русле беседы для нас важно нечто иное: создание подобных сюжетов и их воплощение есть не что иное, как интеллектуальные операции, разработанные и реализованные как сложные алгоритмы практики.

- То, что мы видим на полках с управленческой литературой – это либо мемуары отставных боссов, либо вольные «рассуждения на тему» очередного именитого гуру. Почему о том, что Вы говорите, не пишут и это не преподают в программах МВА?

- Почему же, пишут. Но, существуют регламенты, традиции… Да и, кроме того, параллельно с развитием интеллектуальных корпораций, деградирует сам принцип публичности обретаемого знания. Наука, особенно социальная и военная, движется к неоэзотеризму, анонимности, порою – к прямому сокрытию отдельных достижений и целых направлений исследований. Философия обращена в методологию, знание – в технологию и товар. Современная интеллектуальная деятельность – это практика, нередко сопряженная с коммерческой тайной и национальной безопасностью. Мир движется от вещи к знаку, а от знакового производства к цифровому измерению. Лидирует не теория, но проект, не наука, но аналитика. Исследуется же не реальность вообще, а практическая сфера, о «реальности вообще» – мы рассуждаем, « дискурсируем ».

Более того, подчас искусственно создается своеобразный «виртуальный» двойник социальных прописей: путем заведомой деформации образа реальности, гипертрофии одних составляющих и подавления других формируется система устойчивых мифов и стереотипов. Присутствие подобных тенденций вполне ощутимо в сфере социальных наук – тем, кто жил при советской власти, это нетрудно понять.

- Какие еще технологии управления развиваются в мире?

- Можно говорить не только о каком-то семействе технологий, но, скорее, о целой культуре, которую часто именуют сетевой.

Традиционная форма организации: учреждение – бюрократически-номенклатурный динозавр. Любое действие движется здесь по штатным векторам на основе некоего, подчас не вполне ясного регламента. И практически никто – ну, может, за исключением руководителя, да и то далеко не всегда – ничем, в сущности, не рискует. Инициативы и действия базируются на формальной иерархии, на устойчивых ролевых функциях, на стереотипизированных процедурах продвижения решений. При этом уровень разделения рисков внутри учреждения минимален.

Сетевая же организация основывается не на штатной структуре, а на проектном принципе деятельности, неформальном лидерстве, будучи объединена концептуальным аттрактором, системным аутсорсингом, персональной ответственностью за реализацию уже не ролевой функции (должности), но конкретного субпроекта. Здесь соединяются высокая степень вертикальной мобильности (причем, в обоих направлениях) с отчетливым, персональным разделением рисков и нелинейной динамикой гибкой организованности.

Идеал подобного организма в синергии соборной миссии с энергиями амбициозных личностей. В сущности, это прообраз мира трансэкономических элитных структур, «корпораций» в полузабытом значении термина, в пределе представляющих собой не организации, но связки функций, соединяющих разноформатные проекты и реализующих их людей.

Новая культура, подобно вирусам, может соприсутствовать во плоти прежних социальных организмов, инициируя конфликт между централизованной иерархией и сетевой культурой, между администратором и творцом.

- Практически все крупнейшие корпорации мира движутся в направлении сетевой и аутсорсинговой организации. IBM продала производства компьютеров, сосредоточившись на управлении брендом, НИОКР и сетью поставщиков…

- Да, статус изделия, механизма, вещи в современном мире заметно понизился. « Продается продукт, покупается бренд » – лозунг стратегического планирования крупных корпораций. Корпорация (равно как и глобальная экономика) все активнее оперирует нематериальными активами, организует пакеты услуг, да и сам образ продукта, продумывает сложную маршрутизацию его продаж. Традиционное же промышленное производство нередко передается контрагентам на аутсорсинг. А во главе процесса оказывается своеобразное «высокотехнологичное Версаче» – производство бренда, генеральной политики, ключевых решений, технологических прописей и лекал.

Стилистика умных практиков учитывает взаимосвязи глобального мира, системный характер процессов – предъявляя союзникам и конкурентам соответствующую стратегию услуг и угроз. Подобная деятельность, как уже упоминалось ранее, зиждется на принципе казино-экономики, а менталитет организаторов напоминает стиль мышления опытных шахматистов. К тому же планетарный контекст повышает значение символических объектов, жестов и процедур. В глобализированном сообществе рано или поздно «принцип домино» перерастает в «эффект бабочки», когда событие в одном месте способно вызвать лавинообразные следствия в другом, к примеру, в сфере общественной психологии или финансово-экономических операций, хотя и хорошо управляемых, но достаточно уязвимых для системных влияний.

Мир это реактор, пребывающий в перманентно активном состоянии, производя значимые флуктуации и сохраняя не познанные до конца вариации режима своей работы. И который, несмотря на присутствие многочисленных, подчас весьма опытных операторов, способен спонтанно – быть может, лишь для внешнего наблюдателя, переходить из одного качественного состояния в другое.

- При анализе феномена сетевой организации вспоминается одна из упомянутых в начале беседы основ инновационных технологий управления – возросшая роль антропологического фактора…

- Поделюсь, одной, как мне кажется, поучительной байкой. В свое время Дэвид Паккард, один из создателей компании Hewlett Pakkard , и Джон Гейдж, основатель компании Sun Microsystems , приняли участие в семинаре деловой и политической элиты. В ходе которого Дэвид задает вопрос: «Джон, сколько человек тебе нужно для организации предприятия?» Джон, задумавшись секунд на 15, отвечает: «Шесть, может быть восемь» . Тогда ведущий дискуссию Рустем Рой обостряет ситуацию: «Джон, а сколько людей реально работает в корпорации?» На что следует мгновенный ответ: «Шестнадцать тысяч, но они, в основном, являются ресурсом для рационализации» .

Что приводит нас к схеме «семерых самураев»: если у корпорации имеются эти критические шесть-восемь сотрудников, у нее есть будущее. Если таковых нет, будущее проблематично.

Сейчас гений, вылезший, фигурально выражаясь, из глиняной мазанки-хижины, может занять видное место в крупной фирме – раньше подобная карьера была маловероятна. В наши дни не так редки ситуации, когда в организацию с пиететом приглашают человека, не имеющего копейки за душой, но обладающего специфическим образованием или даром. Если же дар уникален, будущность компании тесно увязывается с его обладателем.

Так что в среде массового потребительского общества личность, обладающая творческой потенцией, резервами духа, владеет отнюдь не медным грошиком. И head-hunters ищут сегодня не только людей образованных, энергичных, творческих, но своего рода поводырей в будущее. Ибо существуют особые пространства, невидимые для затуманенных обыденностью глаз, для функционального зрения , но которые слепые Гомеры и провидцы каким-то образом ощущают и опознают. Метанойа – инструмент первопроходцев и оружие колонизаторов: за миссионерами нередко шли авантюристы и мародеры, изгои перекати-поле и поэты в душе. Мы не замечаем всей полноты и стремительности происходящих изменений. Люди « обедают и только обедают, а в это время слагаются их судьбы и разбиваются сердца ».

Содержательная маргинальность инициирует дестабилизацию, а последняя – революцию, и потенциально – деструкцию, творческую или тотальную, растворяющую земных обитателей в тротиловых объятиях либо под сенью ядерных облаков. Креативные интеллектуальные слои являются питательной средой оппозиции, ибо дискурс власти есть трансцендируемое пространство обитания. Новый критический класс становится динамичным гегемоном в эпоху перемен, метафор и глобального сдвига, сталкивая лоб в лоб нарастающий антитеррор и суверенитет личности.

Сложный мир содержит широкий спектр сценариев критической дестабилизации и разрушения социовселенной, а попытки упрощения чреваты установлением тотального контроля над личностью и реализацией сюжета антиутопии. Человек поставлен перед необходимостью перешагнуть через несовершенство своей природы, через внутреннюю бездну и, обретая предельную свободу мысли и действия, пережить вместе с интеллектуальной, также моральную реформацию. Вместе с обретением нового горизонта истории удержать и восстановить раненую человечность.

- Но если вспомнить то, что говорят о человеке наука и теория управления, породившие множество технологий, то можно сказать, что о главном в социальных науках и практике – о личности – мы знаем еще очень мало…

- Состояние антропологии (дисциплины о человеке) не слишком завидно, но быстро развивается. Появляются перспективные направления, к примеру, синергийная антропология. Это имеет прямое отношение к обсуждаемой теме. Мы говорили о радикально возросшей роли личности, с одной стороны, и беспомощности механистичных теорий управления событиями и персоналом, с другой. Проблема не только в умах, неспособных создать методологию, идеально подходящую к изменившейся среде обитания. Все обстоит куда серьезнее: мы стоим на пороге изменения фундаментальных представлений о человеке.

* Александр Иванович Неклесса – заместитель генерального директора Института экономических стратегий, член Бюро Научного Совета «История мировой культуры» при Президиуме РАН, председатель Комиссии по социокультурным проблемам глобализации. © 2006, А.И. Неклесса.

** А.И. Неклесса . Homines Aeris. Люди воздуха, или Кто строит мир / Библиотека журнала «ИНТЕЛРОС». – М.: Институт экономических стратегий, 2005. – 224 с.

* История есть перманентное обновление человека (англ.).