Rambler's Top100

ИНТЕЛРОС

Интеллектуальная Россия

INTELROS.RU

Intellectual Russia


СЕРГЕЙ ХОРУЖИЙ

 

 

HomoPoliticus на развилке антропологического выбора

 

 

Конечно, я, как говорится, не из вашей деревни, я в политологической, социологической проблематике некомпетентен, и больше того, даже особенно не хочу эту некомпетентность преодолевать, оберегая свое обоняние. Сегодня это - массовое отношение обыкновенных людей к политической реальности. Как дядя Сандро, герой Фазиля Искандера, приговаривал: «Я эти их гяурские дела и знать не хочу».

Притом, есть еще и другое, уже не столь простецкое, оправдание того, что я, хоть и считаю себя философом, однако не ликвидировал свою социологическую и политологическую неграмотность. Как мне представлялось, эти дискурсы – их язык, концепты, отвечающий им уровень реальности – сегодня уже заведомо не главные, они потеряли свою объясняющую роль, объясняющую потенцию; евангельски выражаясь, утеряли осоляющую силу. Я полагаю, ни структурирование социальной реальности, ни ее динамика не могут быть сегодня адекватно описаны, определены, концептуализованы без выхода за пределы социополитического уровня реальности со всеми его дискурсами. Ибо базовым, объясняющим уровнем реальности стал  уровень антропологический, которым я и пытаюсь заниматься.

У Александра Ивановича и в его речах, и в подготовительных, нам розданных текстах постоянно пробивались антропологические понятия. Говорилось о деградации населения, говорилось о страхе и о других антропологических реалиях, но эти рассеянные отсылы на антропологический уровень не связывались воедино. А между тем, за ними, за тем как они упорно и постоянно возникают – именно то общее обстоятельство, что данный уровень как раз и является базовым и определяющим уровнем.

Существенно и еще одно: науке сегодня не только надо учитывать, что антропологический уровень – базовый и определяющий, конститутивный для глобальной реальности, но и глубоко пересматривать само понимание этого уровня. Классическая антропология была целиком и теснейше связана с концепцией субъекта и субъектной эпистемологической парадигмой, базировалась на них. Но сегодня, в итоге долгой критической работы, они признаны определенно несостоятельными и, хотя по инерции их еще широко используют (особенно как раз в политических и социологических приложениях) – от них необходимо отказываться.

Поиск альтернативных концепций – одна из самых насущных задач. В этом русле строится и моя «синергийная антропология», но о ней я не буду говорить, а упомяну другое перспективное направление, поскольку оно как раз захватывает социополитическую проблематику. В практической, прикладной социологии сегодня применяются потоковые модели социума. Это математические, расчетные модели, но мне бы хотелось обратить внимание на их концептуальные, эвристические возможности. Во-первых, потоковые модели, насколько я понимаю, не связаны с субъектной парадигмой, ее специфическими ограничениями. А во-вторых, если надлежаще сформулировать их понятийные основы, здесь могли бы наметиться ценные связи, корреляции с антропологической реальностью.

Дело в том, что еще задолго до потоковых моделей в социологии, представления о потокообразной реальности служили одним из главных источников альтернативных, несубъектных представлений о человеке; и имелась высокоразвитая антропологическая модель – а именно, буддийская модель – которую можно с полным правом называть потоковой моделью человека. Хотя субъектной парадигмы тут решительно нет, и человек репрезентирован как поток дхарм, однако дхармы неким образом группируются, организуются в пресловутые пять скандх и т.д. – так что, в итоге, возникают вполне конструктивные способы видения, способы собирания и осмысления опыта. Буддизмом возможности потокообразных представлений о человеке нисколько не ограничены, и их использование заведомо может еще многое дать антропологической мысли. Но я хочу высказать следующую идею: одновременное наличие потоковых моделей социума и потоковых моделей человека рождает естественную мысль об их сопряжении. Какую социальную реальность имплицирует потокообразная антропологическая реальность? Здесь могут возникнуть, вообще говоря, принципиально новые связи между антропологическим и социальным уровнями; и их выяснение мне кажется не только нужной, но и интригующей научной задачей.

Еще на эту же тему о корреляциях социального и антропологического уровней – и о ведущей роли последнего в этих корреляциях! – я бы мог поделиться недавним наблюдением. В последние дни мне пришлось участвовать в двух научных событиях: в богословской конференции по исихазму в Киево-Печерской Лавре, и затем сразу – в конгрессе по поиску внеземных цивилизаций и внеземного разума в Зеленчукской обсерватории в Архызе. На этих событиях были две части российского ученого сообщества (разумеется, в Киево-Печерской Лавре, в широком смысле, было российское же сообщество, никак иначе я его обозначить не могу); и наблюдение мое в том, что эти части, богословская и астрономическая, не имели ничего общего друг с другом. Не имели не только общего мировоззрения (если бы этим ограничивалось, за всем бы стояла просто заезженная проблема «религия и наука»), но и никаких общих культурных кодов, общего языка – ничего; они были несообщимы, непроницаемы друг для друга.

Эта взаимная несообщимость – разумеется, социальная проблема; но я хочу сказать, что на поверку, глубже, проблема является антропологической.

Здесь обнаруживается, что ныне в отечестве налицо заблудившийся, раздробившийся российский разум, который представлен в каких-то предельно участнённых реализациях, причем эти участнения не описываются в терминах классических социологических группировок и структурирований. Конституция этих участнений связана с проблематикой идентичности: налицо редуцированные, частичные идентичности, которые себя иллюзорно мыслят полными. Но проблематика идентичности – коренная антропологическая проблематика. Мои коллеги-богословы в Киево-Печерской Лавре с абсолютной уверенностью понимали себя и себе подобных как реализацию человека вообще, неущербного человека, как такового. Точно так же понимали себя и мои коллеги-астрономы на кавказской горе. Но только те и другие не имели ровно ничего общего между собой.

Это антропологическая проблема. И потому я просто резюмирую и возвращаюсь к исходному: вести серьезный разговор о наличной российской ситуации в рамках одного лишь социополитического дискурса и среза — заведомо безнадежное предприятие. Выход из него и, в первую очередь, выход в антропологические дискурсы — необходим.

Здесь часто звучала такая оценка сегодняшних процессов в российском обществе: общий характер этих процессов – возвращение к советскому периоду. Эта оценка (достаточно популярная сегодня) мне кажется ярким примером той ошибки, к которой приводит ограничение политическим и социологическим уровнем анализа – в случаях, когда истинные механизмы происходящего – на более глубоком, антропологическом уровне. Попробую кратко показать это.

Я тесно соприкасаюсь с церковной, православной Россией (ибо сам к ней принадлежу), и я могу сказать, что происходящее в этом большом и важном слое нашего общества никак не подтверждает обсуждаемой оценки. О возврате к советскому периоду тут и речи не может быть; но зато совершенно налицо тенденции другого возврата: возврата к синодальному периоду русской Церкви, к стереотипам церковного сознания и церковной жизни в имперской России. Поскольку же утверждения о возврате к советскому тоже имеют под собой реальную почву, то, стало быть, в России происходит и то, и другое: в разных слоях, аспектах налицо разноречивые, расходящиеся тенденции и процессы.

На политическом и социологическом уровне анализа, мы остаемся лишь с этой констатацией и никакого общего вывода уже не получим. Но на антропологическом уровне мы пойдем дальше – ибо на этом уровне важен, прежде всего, сам механизм возврата, отката. Фиксируя проявления этого механизма в разных сферах (а в случае России к уже отмеченным можно добавить и другие), культурная антропология опознает в них давно знакомый ей феномен архаизации. Он означает скатывание общественного и этнокультурного организма в свое прошлое, причем в силу не идейного выбора, а примитивной органики: возврат идет не к лучшему (вопреки всей демагогии на тему «возрождения»), но и не к худшему, а – к самому привычному, самому косному, вязкому, засевшему в исторической памяти; к примитивным устойчивым или точнее застойным, болотным формам; к непобедимому черномырдинскому «как всегда». Для российского социума сегодня, это позднесоветские формы, для русской Церкви – синодальные формы.

Диагноз архаизации позволяет продвинуться и глубже. Он означает, прежде всего, утрату формотворческой, культуротворческой энергии и способности; и путь России предстанет нам в новом измерении, новом свете, если сравнить сегодняшнее творческое бессилие страны с ее состоянием век назад. Тогда, в Серебряном Веке, творческая способность во всех сферах жизни и культуры была головокружительно высока, и Пастернак выразил это качество в патетическом образе «огромного родильного дома, называвшегося Россией». Ныне же – диаметральная противоположность, упадок и иссякание родящей силы. Это – культурно-антропологическое измерение сегодняшнего кризиса страны, которого не заметить на политическом уровне, но которого не учитывать нельзя.  Учесть важно и еще одно: процессы архаизации носят спонтанный характер, они могут ускоряться и разрастаться, принимать лавинный характер.

Поэтому на глубинном уровне, главные и опаснейшие риски страны – именно в возможности разрастания архаизации, ее перехода в ускоряющийся режим. Но если мы ограничимся только экономическим и социополитическим анализом ситуации, мы не только не парируем эти риски – мы даже их не увидим.

 

 

Текст размещен на сайте с согласия автора.