Rambler's Top100

ИНТЕЛРОС

Интеллектуальная Россия

INTELROS.RU

Intellectual Russia


Александр Неклесса

 

 

Вступление в постсовременный мир III тысячелетия.

Размышления об истории, о цивилизации и прогрессе*

 

 

Глобальная трансформация, системный характер множащихся на планете изменений заставляют вновь и вновь задумываться над общими закономерностями истории, над глубинной логикой смены эпох. Прошлое и будущее не существуют сами по себе как полностью автономные пространства, они слиты в потоке времени, стянуты берегами истории, будучи объединены субъектом исторического действия – человеком. Разделяют же историческое время на крупные сегменты, эоны, меняющийся строй ума, «большие смыслы» судеб людей, различным образом толкуемые ими цели бытия. Мы вряд ли поймем суть происходящих на планете изменений, если не опознаем эти резонирующие со временем длинные волны истории.

Подобные кардинальные перемены в мировоззренческом строе, в общественной психологии для нас ничуть не менее важны, чем содержание материальной, событийной жизни общества, ибо они-то, в конечном счете, и являются тем определяющим фактором социальных революций, который вызывает к жизни грандиозные трансформации экономического и политического статуса мира. Именно изменение состояний души и ума, появление альтернативных мировоззрений, а на их основе – влиятельных интеллектуальных концептов, вселенских социокультурных проектов, воплощавшихся затем с той или иной мерой полноты, разрывали инерцию бытия, порождая его новые устойчивые формы.

Обновление мирочувствования человека открывало ему двери в неведомое будущее, одновременно уводя пульсирующее настоящее в тень истории, обращая его в сухое и ломкое прошлое. В сущности, все многообразные формы социального мироустройства, разнящаяся типология человеческого общежития есть не что иное, как зримое воплощение менталитета, – проросшие зерна той странной субстанции, которая, по выражению одного известного историка, есть нечто общее между Цезарем и самым последним солдатом его легионов, святым Людовиком и крестьянином, который пахал его землю, Христофором Колумбом и матросами на его каравеллах.

 

История как система

 

Господь творил во времени не по новому и внезапному побуждению, но по своему вечному и непреложному замыслу.

Аврелий Августин

 

Ранее мне уже доводилось на страницах журнала «Восток» вкратце излагать свое понимание структуры исторического процесса.[1] В настоящей статье, однако, хотелось бы развить некоторые из высказанных ранее идей, одновременно сделав ряд уточнений. Кроме того, порог III тысячелетия, будучи также рубежом психологическим, кажется, позволяет отчетливее увидеть и оценить характер переживаемой исторической ситуации.

История – axis mundi человеческого общежития, результирующее пространство сил и гения человека, его трансценденции на путях преодоления внешней и внутренней природы в поисках различно толкуемого идеала абсолютной свободы. Это мир дальних устремлений, окутанных повседневностью бытия. Но одновременно история – это и синергийный процесс самоорганизации человеческого сообщества во времени и пространстве. Мир людей является сложным организмом, развивающимся по своим внутренним законам. Основными принципами его организации как социальной системы мне представляются: антропный, диалоговый, изотропный (голографический) и принцип сохранения динамической целостности.

Антропный – ибо общество, нарушающее этот принцип, превращается в «археологический рай», своего рода ахронию, утратив историческое бытие. Кроме того, социосистема антропна и в другом смысле, представляя собой некое подобие «большого (совокупного) человека», Адама-Кадмона, в своей внутренней архитектонике повторяя единую логику сложноорганизованных объектов, включая биологические.

Диалогична она – ибо ее бытие есть перманентный, хотя, как правило, и асимметричный диалог доминантно-открытой и доминантно-закрытой систем (тех самых «европейского» и «азиатского» способов бытия, двух «полушарий» глобального социо-мозга).

Изотропна – поскольку структурно отличные образования содержат, тем не менее, всю совокупность «молекул» и кодов (включая антагонистичные), но, однако же, в существенно различной композиции и пропорциях.

Наконец, мир людей во всех своих трансформациях и проектах все-таки стремится к своеобразной икономии – воплощению полноты своего образа при сохранении динамической целостности, которая, собственно, и является его историей.

При всем том познание закономерностей «исторической физики» вряд ли возможно без существенных потерь отделить от рассмотрения сути мировоззренческих коллизий, от «исторической метафизики». Организация и дивергенция социального космоса проявляются как суммарный результат действий совокупного человечества, пытающегося с максимальной полнотой выразить свою сущность, проявить свой потенциал через последовательную реализацию обретаемых степеней свободы. То есть, шаг за шагом воплощая – с теми или иными потерями – идеальный образ истории, осуществляя некий телеологичный замысел (промысел).[2] Из данного предположения вытекает ряд важных прикладных следствий. В частности, то, что построение внеинерционных, нелинейных форм прогноза, – т.е. его наиболее эффективных моделей, способных охватить своим горизонтом качественные переходы, ведущие к утверждению принципиально нового рисунка социальных связей, – возможно лишь при продвижении от общего к частному, а не наоборот. Иначе говоря, подобный тип прогнозирования (я называю его структурным моделированием) возникает не из суммы накопленного человечеством опыта, но в результате познания целостного организма истории, ее общей структуры и целеполагания.

В своем становлении человеческий универсум проходит сквозь череду устойчивых, базовых состояний системы: исторических эпох (при рассмотрении диахронного, временного аспекта) или цивилизаций (при синхронном, пространственном анализе системы). Эти эпохи: Протоистория (аморфное состояние), Древний мир (процесс интеграции системы), Великие империи/интегрии (гомеостаз доминантно-закрытой системы), Средневековый мир (кризисное состояние индивидуации, при котором система распадается на сообщество «коллективных субъектов»), эпоха Нового времени (формирование доминантно-открытой системы) и, наконец, наиболее интересное состояние: новый порядок (т.е. существование общества в виде устойчивой, но неравновесной, диссипативной структуры) – Новый мир. Как видим, у истории есть свой «шестоднев», свои шесть эпох творения. Параллельно в человеческом мире потенциально, а иногда и активно, соприсутствует особое, «ночное» состояние – последовательного саморазрушения, катастрофической деградации системы (Мир Распада), т.е. код своеобразной антиистории. Данный код, однако, получает возможность не подспудной или локальной (рекуррентной), а полномасштабной реализации лишь в последнем «колене» истории, когда именно высшее состояние свободы личности позволяет реализовать проект тотального «слома истории», ее падения с достигнутых высот, обращения человеческого сообщества в рваный калейдоскоп неоархаики и «ничто».

Смены эпох (фазовые переходы) – подобно неспокойному состоянию пограничных поясов цивилизационных разломов – областей столкновения культур – сопровождаются хаотизацией социума, периодами смуты, нередко занимающими продолжительное время, исчисляемое десятками, а то и сотнями лет. Иначе говоря, между «историческими материками» порой зияют провалы тёмных веков. Грядущий Новый мир, повторюсь, носит устойчивый, но не равновесный характер, его устойчивость во многом базируется на колоссальном количестве накопленных цивилизацией ресурсов, их перманентном перераспределении (что и является источником динамической устойчивости неравновесной, диссипативной структуры), и потому данный строй достаточно уязвим, содержа в себе фермент тотальной деструкции (турбулентность и хаос – сближающиеся понятия). Запретный код, однако, открыл бы на этот раз не просто темный коридор между эпохами. Человечество на данном отрезке своего пути вплотную приближается к водовороту Мира Распада, где история течёт как бы в обратном направлении.

Этой мрачной перспективе, впрочем, противостоит другая вероятность (в библейской эсхатологии намеченная у пророков Исаии 2, 2-4 и Михея, 4, 1-3; а в теологии – у Лактация, Бонавентуры и Николая Кузанского) – гипотетическая возможность, балансирующая на грани милленаристских ересей, реализации в будущем «седьмого дня истории». Или, по определению профессора Патрика де Лобье[3], осуществление в рамках земной истории «цивилизации любви» (выражение, введенное в свое время в оборот папой Павлом VI[4]), отменяющей на земле раздор и ненависть[5]. Все же, завершая историю, человечество, скорее всего, окажется на пороге великого водораздела, когда в условиях предельной земной свободы оно совершит свой ультимативный выбор.

Обретенная свобода воли и власть над дольним миром не гарантируют победителю освобождение от пут собственных страстей. Более того, окончательное освобождение человека проявляется парадоксальным для уплощенных трактовок свободы образом: в способности личности к само-обузданию и само-ограничению. Два зерна столь различных версий историософии – свобода-для страстей (воля, liberty) и свобода-от них (свобода, freedom) прорастают в конце земного пути двумя деревьями с могучими кроной и корнями.[6]

История перестает быть временем собирания вразумляющего опыта и преодоления человеческой немощи, но становится моментом истины: местом реализации имманентно избранного образа жизни. Иначе говоря, конец истории фиксирует два различных модуса существования, разводя формально единое человечество по двум метафизически-асимметричным регистрам бытия. И в результате окончательно выводит его за пределы исторического круга. Подлинный фокус истории, таким образом, находится за ее горизонтом и границей.

 

Cовременный мир как система

 

Смотри, как колеблется на своей оси потрясенный весь мир; смотри, как земля и море во всей их необъятности, и небо со своим глубоким сводом, и вся природа дрожит в надежде на грядущий век.

Вергилий

 

Описанная выше гексагональная формула истории есть своего рода социальный геном, идеальная универсалия. Она является основой синдиахронной матрицы, «двойной спирали» истории, совмещающей динамику социальных организмов и стратегию жизни отдельного человека. Универсальность же матрицы в том, что ее исторический, т.е. временной код проявляется также в виде пространства сложного полилога диахронных составляющих (этапов развития). Эти своеобразные креоды в своем синхронном, «горизонтальном» воплощении присутствуют с различной степенью выраженности в ткани современного мира, формируя симфонию сосуществующих социокультурных «больших пространств».

Подобное, достаточно умозрительное предположение в общем подтверждается социальной феноменологией – реальностью существования на планете шести цивилизационных, геоэкономических зон-интегрий (помимо кое-где сохранившихся очагов протоисторического бытия): Южной (тропической), расположенной преимущественно в районе Индоокеанской дуги*, Тихоокеанской**, Североатлантической***, а также глобального слоя транснационального, «диссипативного» Нового Севера****, и, наконец, расщепленной, тяготеющей к сложной, «средневековой» семантике Северо-Евразийской цивилизации, смешавшей в себе черты (образ) творческого Гипер-Севера и феноменологию (реалии) «сумеречного» архипелага Глубокого Юга, этой «ночи цивилизации».

Формирующаяся на планете постсовременная цивилизация представляет собой эклектичную, «сборную» конструкцию, которая, глобализируясь, объединяет всю сумму исторической феноменологии/морфологии. В общем, как писал еще Огюст Конт: «от несчастных обитателей Тьерра-дель-Фуэго до самых передовых народов Западной Европы – нет такой социальной ступени, которую нельзя было бы обнаружить в нескольких точках земного шара...». В хозяйственном отношении исторически более молодой социальный организм, развернув на планете соответствующий цивилизационный локус, утверждает свое существование, взаимодействуя (хотя и различным образом) с ресурсной базой предшествующей фазы. При этом возможны две полярные формы взаимодействия:

-                                новая структура существует за счет использования ресурсов прежних систем;

-                                новая структура сама становится таким ресурсом, служа источником не только для себя, но и для прежних социальных конструктов.

Социальное пространство обладает, таким образом, определенной двойственностью и противоречивостью, отражая двойственность своей основы – человека. Оно может быть замкнутым, консервативным и экономным, либо открытым, революционным и весьма расточительным, и в том, и в другом случае сохраняя жизнеспособность. Однако, если логика «богатства и щедрости» напрямую связана с изобилием творческого дара, то логика «скупости и оптимизации» тяготеет к замкнутой формуле своеобразной рентной экономики, где в качестве источника платежей выступают все виды деятельности: от природозатратной экономики, связанной с добычей природного сырья, до высокотехнологичного производства и т.д. – связанные воедино глобальной налоговой системой (т.е. охваченные своего рода «всемирной данью»).

Реализация «шестого дня творения», апогей и финал цивилизации могут быть, таким образом, прочитаны по-разному. Доминирующий в настоящее время метод организации Нового мира выстраивает в конечном счете прагматичную, плоскостную (экономистичную) типологию универсализма. Современный глобализм прочитывается при этом как уплощение и рудимент вселенскости прежних горизонтов и замыслов цивилизации. Так что разговоры о конце истории не столь уж и неуместны: вектор времени, истончившись, постепенно вновь уступает лидерство изощренной пространственной топографии. Возникающий на планете и нацеленный на динамическую стабилизацию положения геоэкономический универсум выстраивает – на основе новой концепции мирового разделения труда – сложноподчиненную комбинацию многообразных ресурсных потоков, географически (и трансгеографически) ориентированных типов хозяйственной деятельности: производства природного сырья, интеллектуальных ресурсов, промышленных изделий, высоких технологий, финансово-правовых операций и т.п.[7]

Фактически, наряду с прежней «административной» схемой мироустройства, основу которой составляют национальные государства, на планете утверждается параллельная «экономистичная» модель властных отношений. Субъектами этой транснациональной и полифоничной системы управления являются разнообразные центры влияния, межправительственные и неправительственные организации, ТНК и ТНБ, иные международные корпорации и сообщества (со своими «графствами» и «баронами» и т.п.).[8] Новый миропорядок, обретая могущество, вместе с тем все дальше удаляется от традиционного понимания либерализма как в сфере политики, так и в экономике, все более тяготеет к логике глобального управления и долгосрочного планирования (и в русле этой тенденции социалистический эксперимент может еще иметь весьма неожиданных наследников). Геоэкономический универсум, обладая началами собственной системы управления – в виде финансово-правового регулирования, – прямо и опосредованно воздействует на подвластные пространства, апробируя системные операции, расширяя их поле действия, формируя определенные социокоды (все чаще демонстрирующие черты новой сословности).

Могущество данного универсума, однако же, находится в достаточно сложных взаимоотношениях со свободной человеческой личностью, делая ставку скорее на информационные (каталогизирующие, исчисляющие) ресурсы, нежели ресурсы творческие (инновационные, творящие). И если более-менее гармоничное равновесие, «стратегический консенсус» между этими двумя составляющими будет нарушен, то возникнет перспектива фундаментального конфликта между творцом и управленцем. Последствия же угасания творческого дара и коррупции личности для современной цивилизации будут катастрофичными: успех и «старой», и «новой» экономики базируется в конце концов именно на личности, на ее творческих возможностях и активном соучастии в конструктивной деятельности. В свое время (1995) в отеле «Фермонт» в Сан-Франциско состоялась встреча 500 ведущих политиков, предпринимателей, ученых планеты. В ходе одного из заседаний произошел драматичный диалог между Дэвидом Паккардом, одним из основателей империи «Хьюлетт-Паккард» и Джоном Гэйджем, управляющим высшего звена корпорации Сан-Майкросистемс. «Сколько служащих вам на самом деле нужно, Джон?», формулирует Паккард центральный в контексте данной темы вопрос. «Шесть, может быть – восемь», – отвечает Гейдж. Ведущий дискуссию профессор Рустум Рой обостряет ситуацию: «А сколько человек в настоящее время работает на Сан-системс?». Следует молниеносный ответ Гэйджа: «Шестнадцать тысяч. Но все они, кроме небольшого меньшинства, являются резервом для рационализации»[9]

Логика свободы, этой купели творческого дара, по самой своей сути антагонистична каталогизаторской логике и этике универсальной оптимизации, лежащей в основе идеологии глобального перераспределения ресурсов и долгосрочного планирования[10] (поразительно близкой идеалам военной формулы «си къюб ай»**). Основные свойства «высшего ресурса» человечества – творческого дара, противоположны базовым характеристикам дара низшего – ограниченных, невозобновляемых природных ресурсов, равно как и оптимизационным достоинствам административного ресурса. Разница тут примерно такая же, как между живой природой человека и косной материей, экзистенциальной свободой и более-менее комфортабельной неволей.[11] К тому же творческий ресурс не есть некая специфическая «антропологическая жила»: он заметно по-разному проявляется в различных исторических эпохах и культурах, подчас иссякая, «немотствуя». Однако однажды обретя личность и отринув шоры «ролевого бытия», человек вряд ли способен просто так отказаться от дара свободы, ему проще извратить его, и лишь затем – утратить. Люди по своей природе обладают не только способностью к созданию спонтанной ситуации и социальному творчеству, но и умением удерживать в исторически и житейски заданных обстоятельствах уникальную нить собственного творчества и бытия. Это имманентно присущее, хотя и не всегда пробужденное, качество «тихой», но устойчивой, онтологичной свободы человека оказывается, судя по всему, особенно актуальным в наступающем Новом мире.[12]

Радикальная трансформация культурно-исторического ландшафта планеты становится все очевидней. С наступлением III тысячелетия, как и почти две тысячи лет назад, возник контур новой универсальной цивилизации, несущей в себе явно иные, хотя порой и странно знакомые обертоны. На гребне человеческой свободы и одновременно волюнтаризма мир древний, античный[13] из мира предшествующего современной цивилизации в чем-то существенном становится миром наследующим ей, миром-предводителем. При этом место страшащихся будущего, локальных и охранительных по своей природе языческих культур занимает энтузиазм динамичной, смело устремленной в неизвестность неоархаики.[14] Глубинная страсть этого Нового мира – избранничество, его историческое усилие направлено не на универсальное спасение, а на неограниченное господство, его знамя – вселенское неравенство, в котором чувствуется дыхание даже не кальвинистского, а иного, более жесткого, гностического элитаризма. «И будете как боги, знающие добро и зло».

 

Трансперсональная психология как «говорящее зеркало» истории

 

Истории как науки нет, есть только свойство угадывания (интуитивного понимания) того, что в действительности имело место. Для исторического видения фактические данные – это всегда символы.

Освальд Шпенглер

 

Коллективное сознание, коллективный субъект (человечество) и сознание индивидуальное (человек) при очевидных различиях имеют между собой и много общего, аналогичного. Объединяет их, как минимум, сама семантика бытия, высокая степень сложности, нередко противоречивости многофакторной, динамичной природы жизни. Данная сфера достаточно проблематична для объективных методов исследования: этого основного, если не исключительного инструментария классической науки. Использование же ряда современных методик, подчас экзотичных и субъективных, нередко выводит полученные результаты за пределы представлений о научном знании, даже делая поправку на специфику гуманитарных и социальных наук.

Параллельно существуют трудности другого рода, однако не менее серьезные. Ограничение познания исследованием лишь отчетливых, рациональных, пусть и непростых закономерностей общественных процессов – своего рода «социальной физиологии», – способно оказать научному сообществу дурную услугу, прямо и косвенно провоцируя редукционизм, упрощение как представлений о природе этих процессов, так в конечном счете и самой социально-политической, а также экономической практики.

Есть тут одна деликатная проблема, сути которой не очень-то любят касаться ученые-социологи (social scientists): вопрос о различных формах организации универсального знания и их уместности, адекватности при исследовании той или иной предметной области: природы, общества, человека, его внутреннего мира. Данный вопрос интересен, важен, актуален, но, к сожалению, явно выходит за рамки статьи. Отмечу лишь, что современным исследователям общества – учитывая гуманитарную природу социальных наук (проявляющуюся в скрытом, а порой и в явном, и даже практически тотальном доминировании в них дискурса как методологической основы), – приходится идти на разумный компромисс, иной раз выводящий, однако, социальное знание за пределы классической науки.

Вышесказанное в первую очередь относится, пожалуй, к современной психологии, но в той или иной мере также и к прочим отраслям «науки о человеке». Их статус требует фундаментального осмысления, широкой дискуссии – и в этом вопросе трудно ожидать единомыслия. Именно здесь гуманитарные науки наиболее полно демонстрирую специфику своих гносеологических корней, зависимость от мировоззрения исследователя. Тесная связь между общественными науками и «знанием о человеке», неопределенно расширяя пространство социального дискурса и делая его невнятным, метафоричным, в то же время усиливает гибкость постклассической социологии, придавая ей многоуровневый и динамичный характер. Возникающая при этом некоторая мера противоречивости, «шума» может оказаться не только помехой, но и благом, признаком возросшей сложности модели.

И еще. Коль скоро трансформация мироустройства есть, в конечном счете, следствие системных изменений в мировоззрении (социального менталитета), то и в таком случае познание многоплановой структуры, разнообразных функций человеческого сознания, его специфической картографии – не исключая патологические, а также иные нетривиальные состояния – может способствовать лучшему пониманию глубин социального космоса.[15] И наоборот, чтобы лучше понять собственные глубины, человек вглядывается в историческое прошлое и в прирастающее настоящим будущее словно в зеркало, в котором история предстает объемной проекцией психеи. Рамки сознания и души охватывают, таким образом, как состоявшуюся историю, так и еще только предполагаемые к свершению судьбы людей.

На начальном уровне социального моделирования история могла бы быть интерпретирована как процесс асимметричного взаимодействия доминантно-открытой (развивающейся, полифоничной) и доминантно-закрытой (замкнутой, централизованной) социальных моделей, манифестацией которых являются «азиатский» и «европейский» способы бытия.[16] Ибо в каждой из них по-своему соотносятся открытая система – человек и закрытая система – планета, включая биосферу, а также два разных модуса сознания: функциональный и личностный. Иначе говоря, интегральное состояние социосистемы может рассматриваться как следствие перманентного диалога человечества (наподобие двуполушарной активности мозга), реализующего целостную стратегию жизни, комбинируя социальные коды, избирая их в зависимости от сложности задач и условий окружающей социосреды.

Действительная динамика общественных процессов на планете все же значительно сложнее. Реальные исторические общества изотропны и содержат в себе – в той или иной пропорции – черты, характерные для обеих базовых моделей, не существующих в истории в стерильном, «чистом» виде. Вышеупомянутые социальные модусы представляют, в сущности, не что иное, как два типа реагирования на угрозы и стимулы внешнего мира (А и Б), в совокупности образующих универсальную формулу, своего рода социоген в виде тетраматрицы АбБа («ноогенной матрицы»). Иначе говоря, присутствие в реальных сложных, самоорганизующихся системах структурных черт и системных качеств противоположного типа (как правило, в резко асимметричной пропорции – т.е. Аб и Ба) является фундаментальной закономерностью. Их наличие обеспечивает полноту набора кодов поведения социосистемы. Спящий ген альтернативной стратегии есть, таким образом, страховочный механизм выживания (и поисковая система) на случай непредвиденных обстоятельств, механизм, обеспечивающий повышенную устойчивость внутренне противоречивой системы в сравнении с непротиворечивой, однородной. Подобная форма организации характерна, по-видимому, для всех сложных и целостных структур, включая не только социальные[17], но и биологические[18], и антропологические[19].

Будучи целостной, человеческая личность демонстрирует вместе с тем феноменологию смены уровней сознания. Она способна также быть частью иной целостности: клана, этноса, нации, цивилизации, в одном аспекте. Или духовной общины, религиозного сообщества, конфессии – в другом. Гиперличность может, таким образом, проявляться в качестве структурообразующего элемента как социального, так и метафизического пространства. Проблемное поле трансперсональной психологии – и в ее современном облике (сверхличностный опыт), и в ее первоначальной интерпретации (психология групп) – оказывается близким комплексу задач по изучению человечества как единой синергетической системы. Значение модели возрастает по мере становления массового общества, она оказывается наиболее актуальной сейчас, когда на планете прочерчивается контур человеческого универсума, превосходящего по объему прежние исторические сообщества.

В настоящее время возникают новые модели социокультурных (постмодерн), внешнеполитических (поствестфальская система) и экономических (глобальная экономика) процессов. Эскизом схемы «глобального мировоззрения» является, например, попытка обозначить принципы формирования глобального этоса (Г. Кюнг[20]) или в социополитической сфере – концепция идеологического «конца истории» (Ф. Фукуяма[21]). Между тем далеко не все исследователи признают претензию доминирующей модели глобализации на роль квинтэссенции истории, рассматривая современный универсализм категориях One World) как гипертрофированную форму специфической культуры. Высказывается предположение (обосновываемое ссылками на многовековой опыт истории), что «тотальная универсальность» как отдельного человека, так и совокупного человечества исторически недостижима и в даже принципе невозможна. Внутреннее, имманентное противоречие природы человека, «познавшего добро и зло», проявляется, в частности, в невозможности совокупному человечеству свободно принять единую модель бытия, единый исторический проект.

Взаимоотношения альтернативных мировоззренческих комплексов далеко не нейтральны. Существует проблема «столкновения культур» (clash of cultures – А. Тойнби), или в современной интерпретации – «столкновения цивилизаций» (clash of civilizations – С. Хантингтон). Не случайно специфическая форма гражданской религии – коммунизм, провозглашал в свое время перманентность идеологической борьбы даже в условиях «мирного сосуществования» различным образом ориентированных государств (интерпретируя его как особую форму борьбы классов). Более того, в связи с нарастанием «дисперсии власти» и социального хаоса, генезисом его химеричных форм увеличивается вероятность появления на планете обширных зон мировой анархии. Эта тенденция повышает шансы на развертывание полномасштабного конкурентного пространства истории – постглобализма как сферы активного распространения социальной аномии. То есть, в конечном счете, постсовременного аналога «коллективного самоубийства» общества (Э. Дюркхейм[22]).

 

Анархия versus Демократия: мираж или горизонт?

 

Тот, кто рассматривает вещи в их становлении и происхождении – будь то государство или что иное, – получит о них самое ясное представление.

Аристотель «Политика»

 

О перспективе новой мировой анархии заговорили сначала именно как о символической альтернативе новому мировому порядку. Однако данной ипостасью тема не ограничивается, концепт оказался многомернее и глубже распространенных публицистических интерпретаций.

Одно из фундаментальных направлений трансформации современного мира – это мутация ведущего политического кода эпохи Модернити – демократии, и именно углубленная трактовка анархии обозначает здесь новое проблемное поле. Речь идет о радикально меняющихся прописях взаимодействия человека и общества, о поиске собственных, оригинальных начал грядущего строя. Испытывающая кризис парадигма демократического управления обществом сталкивается в настоящее время с развитием альтернативной системы политических воззрений – набирающей вес концепцией действенного суверенитета личности («тот маг, кто свободен, знающ и действует»), а также с сопутствующей ей схемой сетевой, горизонтальной организации социума. Современная демократия подвергается при этом критике как отжившая свой век система управления, несоответствующая реалиям сетевого общества. Вспоминаются при этом не только постулаты открытого общества и свободной конкуренции, или опыт корпоративизма и солидарности, или наметившиеся горизонты «судейской власти», но также – идеи субсидиарности, мысли Прудона, Бакунина, Кропоткина, Чаянова о «локальной самоорганизации».[23]

На протяжении веков демократия претерпевала метаморфозы. Очевидно, что демократия рабовладельческого полиса с ее традициями остракизма и модель гражданского общества, ориентированного на соблюдение прав меньшинств, весьма различны. Нынешний кризис института демократии также носит не частный, а системный характер: массовое общество потребления заметно отличается от модели гражданского общества Нового времени. Диапазон воздействия на социальные процессы сейчас существенно шире, в том числе за счет развития политических, экономических и технических средств управления массовым поведением, что провоцирует развитие вполне легальных политтехнологий, извращающих и подрывающих такие основополагающие принципы демократии, как институт народного волеизъявления или публичность политики, превращая их, по сути, в фикцию. В результате все большее распространение как на Мировом Юге, так и на Мировом Севере, – хотя и в различных формах, – получает химера «управляемой демократии»: своего рода симбиоз политических декораций демократии и реально действующих механизмов олигархии либо авторитаризма. Эта набирающая силу структура рядом своих черт все чаще напоминает апробированный временем механизм мафии.

Сейчас, при декларировании формальной приверженности демократии, становится очевидным вызревание механизма социального управления, основанного на иных, нежели публичная политика, принципах: примата безличной, или прямо анонимной «власти интеллектуальной элиты и мировых банкиров» как на национальном, так и на глобальном уровне. Институты демократии вытесняются властью иерархии, происходит «постепенное формирование все более контролируемого и направляемого общества, в котором будет господствовать элита… Освобожденная от сдерживающего влияния традиционных либеральных ценностей, эта элита не будет колебаться при достижении своих политических целей, применяя новейшие достижения современных технологий для воздействия на поведение общества и удержания его под строгим надзором и контролем».[24]

Демократия действенно организовывала, контролировала и ограничивала власть в рамках национального государства, однако ее возможности заметно снижаются в условиях транснационализации мира, роста слабо регулируемых экономических и информационных констелляций, чье политическое влияние и арсенал манипулирования поведением людей выхолащивают саму идею публичной политики. В новом контексте тезис об универсальности и приоритете прав человека становится антиномией политической практики, кодируя две различные ее тенденции. Одну, вполне проявившуюся, – ослабление роли национальных политических институтов и возвышение структур транснациональных. Здесь принцип защиты прав человека служит подчас рычагом для взлома прежней системы политической регуляции. И другую, – напрямую связанную со статусом личности, ее претензией на универсальный суверенитет («человек – личность, а не частица хора»), – воплощающуюся сейчас в первых версиях сетевого общества и частично проявившуюся в столь различных феноменах, как, скажем, венчурная экономика или антиглобалистское движение. Самоорганизация тут заменяет иерархию.

Политика, любая примысленная извне политика – в своем естестве ленива, продажна и утопична, она вынужденно проектирует гиперреальность коллективного бессознательного избирателей либо гротеск. Предприниматели в сравнении с ней сама трезвость, они строят мир, в котором люди живут, а не грезят. Их рефлекторное целеполагание – деятельный здравый смысл, а оргструктура рынка – сама по себе минимально необходимая и максимально достаточная политика. И одновременно – анархия..., ибо, являясь самодостаточным, рынок естественным образом отрицает необходимость иной власти. Планирование здесь основано на индивидуальном риске, это обдуманный и персональный шаг в бездну, союз – доброволен, даже если это «партнерство в безумии» (в бизнесе свой реестр как состоявшихся, так и тотально обанкротившихся «безумных идей»), а социальная политика – модус реального состояния человеческого сердца, но никак не бюрократическая аллегория. Политическая же (демократическая) власть, видит во всех этих материях прекрасные резоны («PR-опционы») для самооправдания и продвижения, она инстинктивно тянется к риторике и демагогии как профессиональной дубинке, будучи временами буйно сентиментальной. Порой она просто тяготеет к шаржу, или тому, что «читателям газет» представляется шаржем, нагуливая в разряженной атмосфере облагодетельствованных граждан («паситесь мирные народы, к чему стадам дары свободы?») очередную и слишком часто тоталитарную по своим следствиям утопию.

Фантазеры, впрочем, проникают и в рыночную среду. Пользуясь финансово-денежной магией, этим действенным аналогом умозрительной «игры в бисер», они выстраивают воздушные замки, разворачивая neverending story алхимического кредитного замысла и лабиринтообразную картографию долговых платежей. А когда устойчивость окружающего мира серьезно поколеблена, утопия сменяется готической fantasy условно управляемого хаоса и хорошо продуманного, но ограниченного по своим реальным возможностям страхования рисков. В динамичном мире современных организаций демократия безлична и неконструктивна; более того, по своей природе она вообще творчески стерильна, о чем писал еще Герцен (хотя первым в этом ряду следует поставить, наверное, Аристофана с его лысым и выжившим из ума Демосом), плодотворна же кооперация личностей, их «заговор», «проект»: все последующее зависит от состояния душ «заговорщиков». Постсовременная демократия может быть охарактеризована также как уплощенная соборность – соборность, из которой изъята суверенная личность, – напоминая этим управляемую общину с ее трайбалистскими инстинктами и обессмыслившимися ритуалами. Данный свой изъян демократия стремится компенсировать, делегируя власть, приглашая «варягов», однако делает это все более несовершенным образом и уже не вполне самостоятельно.

Подобная аргументация, в силу различных причин маргинальная, «подозрительная» и совсем неактуальная еще лет десять назад, ныне обретает второе дыхание в мире идей новой оргструктуры рынка и обретающих плоть схем сетевого общества.

 



* Статья публикуется в рамках проекта РГНФ «Геоэкономическая система мироустройства» (проект №00-02-00213а) на основе доклада «Трансмутация истории и ментальность человека», подготовленного автором для ежегодной встречи Совета ЕВРОТАС в г. Бад Киссинген, Германия, 25-28 мая 2000 г.

* Структурно корреспондирующей с историческим пространством Древнего мира.

** Содержащего определенные аналогии с эпохой империй/интегрий.

*** Соответствующего кодам Нового времени.

**** Совпадающего с семантикой эпохи Нового мира

** C³I – command, control, communication and intelligence.

[1] См. Неклесса А.И. Эпилог истории // Восток. 1998. №5.

[2] Проблема социотопологии, самоорганизации социального пространства, фундаментальных оснований и кодов исторического процесса была центральным предметом исследований автора в середине 80-х – начале 90-х годов, во время работы руководителем Синергетической лаборатории НТО «СИНЛА». По мере снятия идеологических ограничений результаты исследований были изложены на нескольких заседаниях 7-й Всесоюзной школы-семинара по проблемам «Сознание» (Межведомственный научный совет по проблеме «Сознание» при Совете Министров СССР, ГКНТ, АН СССР, г. Батуми, 1988 г.), в частности, в докладе «Ноогенная матрица, антропокод истории и социотопология». Разрабатывавшийся автором метод структурного моделирования социальных феноменов подробно излагался на конференциях: «Использование формальных методов в социально-политических исследованиях» (ИАФАН, Москва, 1988 г.) – доклад «Использование формальных методов в социально-политических исследованиях: от антропо-диадного принципа социального проектирования к социотопологии»; «Закономерности и особенности исторического процесса в Азии, Африке и Латинской Америке: стереотипы и новые подходы» (Научный Совет по координации научно-исследовательских работ в области востоковедения АН СССР, ИВАН, 1990 г.) – доклад «Оппозиция Восток - Запад как диалоговый процесс»; «Исследование проблем мира» (Итальянский институт философских исследований, факультет философии и политики Института востоковедения, Неаполь, 1990 г.) – доклад «Актуальные тенденции глобальной трансформации планетарного субъекта»; «Типология цивилизаций» (Отделение истории РАН, ИВИ РАН, 1993 г.) – выступление «Типология цивилизаций: структурные основания исторического процесса» и т.д. Этой же теме были посвящены научно-исследовательские проекты, руководителем которых являлся автор: «Новые измерения АС (антропологического и социального. – А.Н.) пространства: прогноз развития» (Институт философии АН СССР, 1990 г.), «Перспективы АС (антропологической и социальной) трансформации в современном мире» (Центр наук о человеке АН СССР, 1990 г.), а также международный междисциплинарный проект «СИНЛА: глобальная трансформация», поддержанный II Советско-американской встречей граждан на высшем уровне (г. Москва, 21-25 января 1990 г.) в контексте программы «Мозговые центры глобальной перестройки».

[3] де Лобье П. Время конца времен: Эссе на тему христианской эсхатологии. Минск, 1995.

[4] «Цивилизация любви восторжествует над горячкой беспощадных социальных битв и даст миру столь ожидаемое преображение человечества, окончательно христианского». (Из речи папы Павла VI на закрытии первой сессии II Ватиканского собора 25 декабря 1975 г.)

[5] В ноябре 1995 г. в Москве состоялся международный семинар по эсхатологии на котором обсуждалась книга женевского профессора Патрика де Лобье «Время конца времен: Эссе на тему христианской эсхатологии». В ней ученый-католик, один из ближайших сотрудников папы Иоанна-Павла II очерчивает контур грядущей, по его мнению, в конце времен цивилизации «которую характеризует христианизация и примирение всего мира...». Схожие положения содержались в свое время и в посланиях патриарха Российской православной церкви (РПЦ) Пимена: «...мы придем к тому благословенному времени, о котором возвещал пророк Божий Исайа, когда народы перекуют мечи на орала и копья свои на серпы, не поднимет народ меча и не будет более учиться воевать» (Журнал Московской Патриархии. М., 1983. №6. С.2), «...мы уповаем на Господа... Который дал нам обетование, что наступит время, когда народы перекуют свои мечи на орала... Святой долг Церкви Христовой – приблизить своими молитвами и трудами это благословенное время» (Журнал Московской Патриархии. М., 1983. №12. С.3). В послании Священного Синода РПЦ «О войне и мире в ядерный век» в разделе «Пророческие видения мира» говорилось: «У ветхозаветных пророков мир изображается метаисторически как состояние, завершающее историю...» (Журнал Московской Патриархии. М., 1986. №6. С.3). Подобная точка зрения, конечно, расходится с более распространенной в православии эсхатологией Нового Завета, основанной на Откровении Иоанна Богослова (Апокалипсисе).

[6] Неудерживаемая в своей экспансии воля, вольность, парадоксальным на первый взгляд образом порождает неограниченное произволение, произвол, т.е. нечто прямо противоположное свободе. Ср. также: «вольному воля, (а) спасенному – рай».

[7] Подробнее о геоэкономическом мироустройстве см. работы автора: Третий Рим или Третий Мир: геоэкономика и национальная стратегия России // Сегодня. 25.10.94; «Третий Рим» или «Третий мир»: глобальные сдвиги и национальная стратегия России // Восток. 1995. №1;. Россия в новом мире // Рубежи. 1996. №2; Постсовременный мир в новой системе координат // Восток. 1997. №2; Мир Модерна, мир Нового времени подходит к своему логическому концу // Рубежи. 1997. №5; Эпилог истории // Восток. 1998. №5; Pax Economicana: геоэкономическая система мироустройства // Экономическая наука современной России. 1999. №1. Пакс Экономикана, или Эпилог истории // Новый мир. 1999. №9; Реквием XX веку // Мировая экономика и международные отношения. 2000. №1, №2; Новая картография мира // Экономические стратегии. 2001. №1; Конец эпохи Большого Модерна. // Постиндустриальный мир и Россия. М., 2001. См. также: Постиндустриальный мир: центр, периферия, Россия. Сборники 1,2,3. Серия «Научные доклады», №91, №92, №93. М., 1999; Глобальное сообщество: новая система координат (подходы к проблеме). Отв. ред. А.И. Неклесса. СПб., 2000.

[8] В экономическом контексте параллельно известной схеме, релевантной прежнему миропорядку: «микроэкономика предприятия» – «макоэкономика государства», выстраивается все более значимая транснациональная схема: «глобальная метаэкономика» – «мезоэкономика отраслей».

[9] Мартин Г.-П., Шуман Г. Западная глобализация. Атака на демократию и на процветание. М., 1999. С.7.

[10] Нет ли здесь общих корней с устойчиво отрицательным отношением текстов Библии к любым способам исчисления живой жизни, ее обращению в жизнь мертвую: от переписи населения до определения точных сроков событий?

[11] Хотя в земном обустройстве жизни мы, конечно же, напрямую зависим от даров природы и принуждены существовать в разумно ограниченной неволе, чтобы не дать полную свободу греху. Дело тут все же не в фатальном подчинении обстоятельствам, а в иерархии приоритетов, их умелом сочетании, откуда в конечном счете проистекают политика и государственное строительство. Однако человеку свойственно забывать об этой иерархии, подменяя главное насущным.

[12] Подробнее см.: Gwardini R. Ende der Neuzeit. Leipzig. 1954.

[13] В свое время христиане называли себя moderni, чтобы отличить от обитателей прошлого, ветхого мира – antiqui. «Античный» мир фиксируется этим определением как мир противоположный христианскому: анти-мир (корень тут именно этот).

[14] Ср.: «Вrave new world».

[15] Ср.: в этой связи характерные названия (и содержание) известных работ 80-х годов Питера Рассела «Глобальный мозг» (Russell P. Global Brain. L., 1987) и Уиллиса Хармана «Изменение глобального сознания» (Harman W. Global Mind Change. Indianapolis, 1988).

[16] Это касается социально устойчивой части истории. Возможно, человеческая психика хранит и более архаичные коды бытия (сознания), которые мы, классифицируя их в некий нозологический реестр, воспринимаем сегодня как откровенную патологию, психические болезни («семантика инобытия»). Кстати, «архаичные» совсем не обязательно означает «простые», даже, пожалуй, наоборот.

[17] Причем не только на социальном макроуровне, но и на микроуровне – ср. феномен семьи.

[18] Здесь уместно вспомнить круг идей и представлений о недарвинистской системе эволюции: от размышлений Л.С. Берга о номогенезе до рассуждений Руперта Шелдрейка о морфологическом резонансе.

[19] Неклесса А.И. Пентамино: Россия и новый метарегиональный контекст. М., 1994. С.18-21.

[20] Kung H. Projekt Weltethos. Műnchen, 1990.

[21] Fukuyama F. The End of History? // The National Interest. 1989. 16.

[22] Дюркхейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. М., 1993.

[23] «Двадцатый век стал свидетелем целой серии бунтов против секулярно-либерально-капиталистической демократии. Эти бунты потерпели поражение, но источники, питающие подобные бунты, остаются», – пишет известный американский публицист и интеллектуал Ирвинг Кристолл. Подобные «камни преткновения» (problematics of democracy) существуют, по его мнению, и в США, включая в себя «тоску по сообществу, духовности, растущее недоверие к технологии, перепутавшиеся понятия свободы и вседозволенности и многое другое». Цит. по: Ошеров В. Глобализм или глобализаторство? // Новый мир, 2001. №1. С.184.

[24] Brzezinski Z. Between Two Ages. America’s Role in the Technotronic Era. N.Y., 1976, Р.252.

 

 


© Журнал «ИНТЕЛРОС – Интеллектуальная Россия». Все права защищены и охраняются законом. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ №77-18303.