Александр Неклесса

Система геоэкономического мироустройства как глобальный проект

Рубеж второго и третьего тысячелетий совпал с глобальной трасформацией общества, преобразованием всего миропорядка. Новое социальное устройство – предмет пристального внимания политиков и ученых, причем высказанные ранее оценки перспектив развития («коммунизм», «новое индустриальное»/«постиндустриальное»/«информационное» общество, «глобальная деревня» и т.п.) оказались уязвимыми с позиций реального хода событий. В последние десятилетия прошлого века получили широкое распространение такие концепты, как «социальный постмодерн», «новый мировой порядок», «глобализм». Но и они подвергаются содержательной критике. Устанавливающееся на планете Земля социальное мироустройство полифоничнее умозрительных схем типа One World, сейчас одновременно с интеграцией мира все актуальнее становятся процессы новой регионализации и даже социально-экономической диссоциации.

Кризис цивилизации и мировоззренческая революция – основное содержание ХХ века. На протяжении последнего столетия цивилизация переживала переход от почти двухтысячелетней истории христианского универсума к не вполне еще отчетливым горизонтам постсовременного строя. Новый мир рождается в противоборстве трех исторических тенденций: модернизации, постмодернизации и демодернизации (неоархаизации), каждая из которых содержит свой образ миропорядка, обладает собственной логикой его организации. Наряду с прежней, «административной» схемой, основу которой составляют национальные государства, на планете складывается «экономистичная» модель властных отношений. Новыми субъектами этой «параллельной» системы управления, помимо государств, являются разнообразные влиятельные межправительственные и неправительственные организации, транснациональные корпорации и финансовые учреждения, иные международные корпорации и сообщества.

Современная экономика теснейшим образом связана с историей христианской цивилизации, представляя качественно иное состояние хозяйственной деятельности в сравнении с институтами традиционного общества. Последнее явно тяготело к замкнутому циклу производства, избегая инноваций и вообще любых факторов, чреватых дестабилизацией социума. Напротив, коренное свойство экономики христианского универсума, в особенности экономики Нового времени, – расширенное воспроизводство, основанное все-таки не на ограблении колоний или присвоении прибавочной стоимости, но в первую очередь на раскрытии инновационного потенциала человеческой личности, скачкообразно преобразовывающего облик дольнего мира. Сейчас же привычные формы хозяйственной практики, понимаемой как последовательные усилия по обустройству материальной сферы бытия, интенсивно размываются турбулентной средой кредитно-денежных операций и страхования рисков (перерастающих простые формы соучастия в производственно деятельности или обслуживании товарных потоков), порождая безбрежный мир финансового конструирования. Возрастает роль финансовых операторов в их непростых взаимоотношениях с корпусом управленцев и собственниками средств производства, а также с национальными администрациями. Новый характер финансовой деятельности фактически выстраивает под привычным ярлыком «экономика» новый социальный феномен, интегрирующий политические и экономические функции, имея при этом существенно иное целеполагание. Одновременно совокупная мощь неоэкономического космоса обостряет неравновесную ситуацию на планете, заставляя заинтересованно обсуждать вероятность глобального кризиса.

В новой среде экономические, а точнее – валютно-финансовые, трансакции естественным образом рассматриваются в качестве универсального средства рамочного управления социальными объектами. Кроме того, финансово-правовое регулирование последовательно подчиняет прочие виды хозяйственной практики, налагая на них специфичный налог, превращая индустриальную экономику Нового времени в совокупный источник новых рентных платежей. В результате складывается сложная иерархия взаимодействия различных видов производства, связанных с преимущественным использованием тех или иных источников прибавочного продукта (рабочая сила, капитал, природная рента, инновационный потенциал, национальное богатство, накопленный ресурс цивилизации и т.д.), превращая мировую экономику в замкнутую систему перераспределения ресурсов и мирового дохода.

Неоэкономика активно проявляет властный потенциал, преобразуя национально-государственную схему мироустройства в геоэкономический миропорядок. Современный мир как глобальная саморазвивающаяся система подразделяется на шесть относительно автономных подсистем и эволюционирует к некой постсовременной форме организации социума. Эти пространства различаются доминирующим видом экономической деятельности, жизненными приоритетами, социальными и политическими идеалами. В рамках формирующегося миропорядка геоэкономические пространства являются новой оболочкой политической системы, ставя под сомнение прежнюю, исключительную роль национальных государств[1].

1.

Современная социальная конструкция, вся цивилизация Модерна переживает системное недомогание. В одной исторической точке, на пороге III тысячелетия сошлись воедино серьезный кризис почти двухтысячелетней христианской культуры, глубинная мутация социальных институтов Нового времени и стремительная трансформация, охватившая мир в последние десятилетия ХХ века. Общество пыталось понять, осмыслить происходящее, отыскать устойчивые знаки перемен, определить дух и образ наступающей эпохи. Перебрав ряд определений и ярлыков, оно нашло свою дефиницию новой эры, дав ей имя «глобализация».

Глобальный проект – детище отнюдь не последнего столетия. Существуют различные исторические формулы и коды глобализаци. Зерно экуменических построений – идея человеческого единства, универсального проекта, способного сплотить населяющих планету людей, поверх национальных и расовых различий. Исток такого мировоззрения – в грезах и провидениях о наступлении эры всеобщего мира, эпохи благоденствия, когда «корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе»[2]. Иная формула глобализации, назовем ее «формулой Александра Македонского», напротив, предполагает создание мировой империи посредством силы, путем последовательного подчинения сопредельных стран и территорий.

Цивилизация Ойкумены знает ряд версий строительства универсального града. Даже в рамках вселенского проекта Pax Christianum, понимаемого как созидание универсального пространства спасения, существовали две достаточно различные цивилизационные модели: западноевропейская и византийская.[3] Параллельно реализуется мусульманская схема универсализации мира на основе идеи Халифата, происходит строительство трансконтинентальной и многонациональной Оттоманской империи. В глубине евразийского континента очерчивается обширнейшее пространство «от Тихого океана до Карпат», находившееся под управлением монгольской Орды... Во II тысячелетии в недрах западноевропейского мира, в котле «бюргерских ересей» зарождается и набирает силу еще одна модификация универсализма – проект создания Pax Oeconomicana.

Приблизительно со второй половины XV века в Западной Европе прорисовывается современная историческая конструкция – общество Нового времени, выстраивавшее свою систему национально-государственного мироустройства, политико-правовую структуру, базирующуюся на идее демократии и гражданского общества, специфическую экономику индустриального производства. Реализует оно также собственную формулу объединения планеты путем ее последовательной колонизации. Приблизительно в тот же исторический период, после крушения Византийского царства (1453), на северо-востоке Европы происходит процесс становления (1480-1721) еще одной империи – Российской, по-своему объединявшей необъятные евразийские пространства.

В ХХ веке отчетливо проявился кризис проекта Нового времени, апогей реализации которого пришелся на период между Берлинской конференцией, определившей формальные принципы разграничения сфер влияния, и Первой мировой войной, обозначившей в числе прочих целей попытку изменения этих «вечных» границ. Меняется в те годы и сам принцип исторического целеполагания коллективной западноевропейской метрополии (перераставшей к тому времени в североатлантический мир, а затем – в мировой Север), начавшей интенсивный поиск новой социальной формулы. Процесс этого поиска – основное историософское содержание ХХ века, столетия социальных революций, с его мировоззренческой эклектикой и пестрой палитрой мировых замыслов, как буйно утопичных, так и вполне реалистичных. Их диапазон – от проекта перманентной мировой революции до современных схем нового мирового порядка: североцентричного мира «Большой семерки» либо монополярного глобуса Pax Americana.

По мере приближения к новому рубежу тысячелетий все явственнее ощущалось присутствие на исторической сцене грандиозного замысла, расходящегося с идеалами двухтысячелетней христианской цивилизации, как бы они ни толковались на протяжении столетий. Модель подобного мироустройства наиболее отчетливо проступает в реалиях и схемах финансовой глобализации. С одной стороны, она тесно связана с выпестованным просвещенческой рациональностью прагматичным и даже механистичным восприятием мира. Но одновременно эта форма глобального универсума несет на себе следы титанической, извращенной метафизики свободы, суля реализацию потаенных и страстных замыслов радикального переустройства всего человеческого бытия.

2.

Видимо неслучайно рубеж 60-70-х годов был охарактеризован рядом исследователей как «вступление в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории» (З. Бжезинский) или даже как «великий перелом» (Р. Диес-Хохлайтнер). Наряду с впечатляющими изменениями социального и культурного климата, проявившихся в широком диапазоне явлений (от генезиса масштабной контркультуры, а затем и влиятельного «нового класса» в США до карнавала «майской революции» в Париже), кардинальные перемены происходили также в хозяйственно-экономической сфере. Приблизительно к этому времени относится окончание периода бурного развития послевоенной экономики, снижение темпов ее роста, и что, пожалуй, серьезнее – наметившаяся тенденция падения нормы прибыли в сфере промышленного производства. Был сломан «золотой ключик» кейнсианства, которое, как опрометчиво представлялось, сумело развязать гордиев узел современной экономики.

В 1966 г. президент Джонсон выступает с заявлением о необходимости «поскорее наладить связи между Западом и Востоком». Создается рабочая группа на базе Совета национальной безопасности (во главе с Ф. Бейтором), Белый дом и Совет по международным отношениям инициируют серию дискуссий и консультаций по данному вопросу (к которым привлекается Аурелио Печчеи). Весной 1967 г. в Европу и СССР отправляется Макджордж Банди, а осенью того же года происходит встреча американского президента и советского премьера А.Н. Косыгина в Гласборо. Дальнейшее развитие событий идет как по линии государственных контактов, приведших в итоге к реализации политики детанта, так и создания представительных общественных организаций, занятых поиском новой формулы мироустройства. Данная проблематика получает общее название глобальных проблем человечества. Нарастающая социальная динамика на планете, а также опыт работы над масштабными космическими проектами определили переход от общей идеи стратегического управления человеческим универсумом, необходимости «искать пути понимания нового мира со множеством до сих пор скрытых граней, а также познавать… как управлять новым миром» к ситуации, когда прямо формулируется задача «создания принципов мирового планирования с позиций общей теории систем».

На рубеже 60-70-х годов инициируется создание разнообразных интеллектуальных центров и международных неправительственных организаций, среди которых, после публикации коллективного прогностического исследования «Пределы роста»[4], особое внимание привлекает Римский клуб, созданный во многом благодаря подвижническим усилиям Аурелио Печчеи и Александра Кинга [5]. Одновременно на основе «Нобелевского симпозиума» формируется Международная федерация институтов перспективных исследований (IFIAS, 1972), а в результате сложных и продолжительных переговоров по линии «Запад – Восток» создается междисциплинарный Международный институт прикладного системного анализа (IIASA, 1972), в чьей деятельности участвуют ученые противостоящих политических блоков. Подобный же характер носил и Международный Совет по новым инициативам в сотрудничестве между Востоком и Западом (Венский Совет).

В ходе интенсивных дискуссий в 70-е годы формируются такие влиятельные организации как «Большая семерка» на межгосударственном уровне (Рамбуйе, 1975) или Трехсторонняя комиссия (1973) на менее формальном уровне международной элиты. На повестке дня оказалась тема стратегического выбора пути развития, с целью избежать радикального ухудшения условий жизни в развитых странах, масштабных социальных турбулентностей и возможного коллапса всей индустриальной цивилизации. Тогда же наблюдается настоящий информационных взрыв в области социального прогнозирования, активно разрабатываются модели и сценарии судьбы человеческого сообщества, публикуются многочисленные труды в сфере футурологии[6]. В рамках процесса детанта ведутся переговоры по безопасности и сотрудничеству в Европе, приведшие в 1975 г. к подписанию Хельсинкских соглашений, успешно завершается подготовка Договора о системах противоракетной обороны (1972) и одновременно начинается длительный период промежуточных договоренностей о контроле над стратегическими и наступательными вооружениями.

В эти же годы Збигнев Бжезинский одним из первых выдвигает в качестве непосредственной стратегической цели, к которой должен стремиться Запад, тезис о создании системы глобального планирования и долгосрочного перераспределения мировых ресурсов[7]. Новые ориентиры развития, изложенные им в работе «Между двумя эпохами» (полностью опубликована в 1970 г.), – это, во-первых, происходящая в обществе замена демократии господством элиты[8], во вторых, – формирование специфической наднациональной власти, однако, не на путях объединения всех наций в единое сверхгосударство, но в результате сплочения ведущих индустриально развитых стран, создания элитарного клуба ведущих государств мира[9]. В результате возникает реальная возможность того, что в мире появится и «нечто, граничащее с глобальной налоговой системой»[10].

Между тем, на основе уже достигнутых результатов, в индустриально развитом мире возник контур новой социальной общности – общества потребления, пожелавшего навсегда забыть о темных периодах истории и вообще о тяготах бытия. Правда, с какого-то момента это означало для Севера необходимость изменить основополагающим принципам демократии, в той или иной форме отгородившись от остального мира (но отнюдь не отделившись от него.) Экономическая и социальная жизнь в 70-е годы отмечена многочисленными следствиями «нефтяного шока» и краха бреттон-вуддской системы, распространением феномена евродолларов, «вьетнамским синдромом», включением в орбиту мировой социалистической системы ряда стран Третьего мира, их радикализацией, тревожными прогнозами о ближайших и долгосрочных последствиях демографического взрыва, обеспокоенностью о близящемся исчерпании ресурсов и нарастании экологического кризиса и т.п.

Началась масштабная оптимизация совокупной промышленной деятельности в рамках планеты. Соответственно ускорился рост иностранных инвестиций (что косвенно указывало на возросшую неравновесность ситуации). Стала быстрыми темпами формироваться глобальная экономика – метаэкономика – уже не сводимая к простой сумме торгово-финансовых операций, но реально озабоченная изменением географии промышленного производства, трансформацией всей прежней социоэкономической картины. Именно в этот период складывается институт мультикультурных ТНК, диверсифицирующих процесс производства и сбыта на обширных просторах планеты, используя благоприятные условия в том или ином регионе: состояние социальной и промышленной инфраструктуры, производственные стандарты и местное законодательство, квалификацию рабочей силы, уровень ее социальной защиты и оплаты, устойчивую и солидную разницу между паритетом покупательной способности мягких валют и их обменным курсом по отношению к валютам твердым, близость к источникам сырьевых ресурсов... И – даже такой фактор, позволяющий снижать в определенных ситуациях издержки производства, как благоприятный климат, или действенно управляя широким спектром средне- и долгосрочных тенденций, например, путем планомерной организации спроса и предложения, либо приводя в действие другие рычаги воздействия, доступные сильным игрокам в умело регулируемой мировой среде.

В результате осуществления подобных мер получение ощутимой выгоды оказывается возможным не только вследствие конкурентных преимуществ, возникающих из-за инновационного прорыва - то есть появления принципиально новых отраслей и промышленных целей (вспомним события начала и середины века) или технологий, радикально меняющих ход производственного процесса, (что было бы практически неизбежно при равновесном и гомогенном мироустройстве). Более эффективным методом в рамках формирующейся глобальной экономики становится именно оптимизация – умелое сочетание различных условий экономической деятельности в различных регионах планеты в рамках единого хозяйственного организма, ориентированного вместо поддержания непрерывного НТП на перманентное перераспределение мирового дохода. В результате создание высоких технологий в значительной степени переместилось из области промышленного производства (за исключением военно-промышленного комплекса) в сферу информатики и финансов.

Становление глобальной экономики, формирование геоэкономического универсума является проблемой далеко не чисто экономической, но также социокультурной и политической, императивом всего нарождающегося мироустройства. Речь идет не только о новом миропорядке, но об изменении господствовавшего на протяжении многих столетий мировоззрения, о по-новому прочитанных целях развития человечества. То, что мирохозяйственный контекст базируется на определенной политической и идеологической платформе, далеко не всегда очевидно просто в силу психологической инерции, привычки к устоявшемуся порядку вещей.

Рассмотрим один пример, касающийся экономики индустриально развитых стран. Представим на минуту, что политическая власть на планете принадлежала бы не промышленному Северу, а сырьевому Югу. Естественно предположить, что югоцентричный мир переоценил бы значение невосполнимых природных ресурсов или свой биосферный потенциал, изменив соответствующим образом условия взимания горной ренты и обязав промышленно развитые страны платить немалую ренту экологическую, произведя, таким образом, собственную «шокотерапию», эффект от которой, пожалуй, превзошел бы результаты нефтяного кризиса 70-х годов. Правомерно предположить, что подобная нагрузка могла бы выявить нерентабельность в новых условиях сложившейся формы производства, что в привело бы к системным изменениям в конструкции мирового хозяйства. Но точно так же практика «вашингтонского консенсуса» утверждает на планете определенный нормативный ландшафт, благоприятствующий одному классу действий и инициатив (к примеру, направленных на достижение финансовой глобализации) и вполне запретительный для других. Иначе говоря, неолиберальный проект, не слишком отличаясь в этом отношении от других мировых проектов и утопий, вполне либерален уничтожая чужую власть, но «мягко тоталитарен» утверждая свою.

Плодотворным для понимания новой ситуации мог бы оказаться последовательный анализ современного монетаризма как теории, подготовляющей переход мировой экономики на рельсы единых мировых денег. А также – рассмотрение конкретных социально-экономических стратегий, действующих в современном мире: например, политики структурной адаптации национальных организмов к глобальному универсуму (реализуемой на основе программ либерализации, приватизации и экспортной ориентации), фактически переключающей национальные ресурсы с внутреннего потребления на обеспечение перманентных выплат по долговым обязательствам. Или изучение политических следствий утраты контроля над национальной экономикой в условиях «принудительно свободного» движения транснациональных финансовых ресурсов. Как спонтанные, так и целенаправленные потрясения, возникающие в результате неконтролируемых или слабоконтролируемых финансовых турбулентностей, вызывают перманентную необходимость внешних заимствований, замыкая порочный круг долговой кабалы. Прямой результат – деформация международного социополитического контекста, балансирующего между центробежной, этноцентричной моделью контролируемого хаоса и набирающим силу феноменом «нового регионализма».

3.

Проблема стратегического выбора, вставшая перед мировой элитой в начале 70-х годов – поиск стратегической альтернативы продолжению прежней индустриальной политики. Упрощая ситуацию, можно сказать, что она свелась к дилемме инновационно-технологического скачка в неизвестное (стимулируемого развитием космических исследований и лоббируемого военно-промышленным комплексом) либо переходу к методичному обустройству глобальной системы долгосрочного перераспределения мировых ресурсов.

Иначе говоря, на историческом «пятачке» столкнулись несколько концепций развития.

Во-первых, это продолжение стратегии унификации мира по алгоритму догоняющего развития, демонстрирующей, однако, иллюзорность поставленных ею целей, например, из-за ограничений, налагаемых хозяйственной емкостью биосферы (т.е. реальных возможностей наращивания производства энергии и материальных объектов, а также поглощения, нейтрализации вредных результатов производственного процесса). Ее логическим результатом через некоторое время грозила стать оценка стоимости произведенных продуктов чуть ли не с точки зрения их физического веса и объема.

Во-вторых, – стратегия форсированного технологического рывка, способная создать уже в ближайшей перспективе хаос в экономическом организме, причем хаос тем больший, чем успешнее оказывались бы ее результаты (как вследствие разрастания семейства «закрывающих», «финишных» технологий, так и из-за «дурной бесконечности» перманентного обновления основных фондов).

Наконец, в-третьих, – стратегия финансовой глобализации, которая, однако, будучи реализована в полном объеме, грозила бы взорвать цивилизацию изнутри энергией «мыльного пузыря» финансовой постэкономики.

Таким образом, все концепции имели свои не слишком привлекательные аспекты. Впечатляющая стратегия инновационного скачка (трижды приводимая в движение – в 60-е гг. в рамках космической программы США, в 70-е – под воздействием империтива снижения энергозатрат и в 80-е – в ходе проведения военно-технической модернизации – и трижды затухавшая), помимо необходимости аккумулирования и расхода весьма значительных финансовых ресурсов, а также иных сил и средств (интеллектуальных, промышленных, природозатратных и т.д.) ставила «властный консенсус» перед императивом прыжка в неизвестное. Причем с различными последствиями для различных сегментов элиты. Возникала угроза краха отдельных отраслей производства, подрыва основ контроля и планирования развития, утраты ранее завоеванных позиций значительной частью властных группировок. Кроме того, индустриальный Север в этом случае взваливал бы на свои плечи все тяготы и издержки инновационного прорыва, поскольку оказывался бы лицом к лицу с неизбежным и непрерывным падением нормы прибыли из-за необходимости перманентного технического перевооружения в условиях стремительного морального устаревания основных фондов, на тот момент – едва ли не главного богатства промышленно развитых стран.

Система же контролируемого перераспределения производства, ресурсов и мирового дохода (геоэкономический универсум) вносит желаемую стабильность в процесс мировой перестройки, позволяя вывести ряд промышленных отраслей (сначала – энергоемких, экологически несбалансированных, затем – капиталоемких и т.п.) в другие регионы планеты. При этом повышается значение более гибких и устойчивых компонентов производства: высококвалифицированной рабочей силы, интеллектуального капитала, социально-правовой инфраструктуры, что позволяет в дальнейшем осуществить инновационный скачок с гораздо меньшими издержками. Новый промышленный мир оказывается между тем в двусмысленном положении: с одной стороны, приобретая ряд технологий (в первую очередь – старые и «грязные») по низким демпинговым ценам, с другой, – все чаще испытывая тяготы подчиненного геоэкономического положения, которое усиливалось бы за счет введения все более жестких правил лицензирования и других ограничений на распространение критически важных технологий. Квинтэссенцией подобного развития событий явилась бы фактическая монополизация инновационно-технологического рынка, введение на каком-то этапе принципиально иного режима торговли технологиями, утверждающего качественно новые условия взимания инновационной и технологической ренты.

Стратегия перестройки технологического рынка – один из ключевых элементов нового мирового порядка. Возможность ее реализации возникла с распадом СССР – альтернативного источника технологического ресурса (и что весьма важно, источника неконтролируемых, незапланированных инноваций). В новых условиях, после завершения деиндустриализации России, прежде всего в сфере производства и использования высоких технологий, особенно в военной области, появляется возможность радикально трансформировать механизмы лицензирования торговли технологиями (предусмотренного существующими правилами ВТО) в жесткий монополизированный контроль за их движением. Одновременно оказывается возможным не просто провести переоценку стоимости технологий как таковых и ужесточить условия их распространения, но принципиально изменить сам режим их передачи. В результате НТП становится достоянием относительно небольшой группы стран, заменив там в качестве основного типа производства традиционные виды промышленности. Заодно решается и проблема сокращения нормы прибыли из-за слишком быстрого морального устаревания основных фондов, поскольку основные тяготы по их перевооружению ложатся в этом случае уже на новое поколение индустриальных стран.

Иначе говоря, в геоэкономическом универсуме североатлантический мир будет занят преимущественно созданием технологий и опытно-конструкторских образцов вкупе с монополией на изготовление высокотехнологичного оружия.[11] Финансовые же средства для инновационно-технологического скачка аккумулируются отчасти за счет обратного движения финансовых ресурсов, в том числе из развивающихся рынков, но главным образом в результате установления устойчивого контроля за мировым кредитом и фактическим введением «глобального налога», собираемого со всех видов деятельности. В случае же невозможности плавной реализации данной схемы, нарастания кризисных явлений и сбоев в финансовом механизме, возможен иной сценарий действий, ведущий к той же цели: сброс финансовых, а также иных рисков вовне и использование сумятицы для глобального перераспределения собственности/ресурсов планеты. При любом исходе реализация стратегии позволяет аккумулировать и привести в действие колоссальные финансовые ресурсы, критически необходимые для содержания «технологического сообщества».

4.

В рамках данной гипотетической стратегии противоречия между двумя альтернативными концепциями развития мирового Севера – финансовой и инновационной – существенно смягчаются и во многих случаях снимаются. Комплексный алгоритм стратегии включает в себя две последовательные фазы: сначала финансовая глобализация, затем – перераспределение основных фондов планеты и инновационный рывок.

Основная задача первого этапа– реорганизация экономической географии планеты, перевод обычного промышленного производства в новые районы. Параллельно решается задача устойчивого контроля за экономической динамикой в масштабе всей планеты (преимущественно за счет развития действенных механизмов финансового управления). На следующем этапе «мыльный пузырь» финансового капитала сбрасывается вовне, вызывая глобальную дестабилизацию и активное перераспределение основных фондов планеты, борьбу за ресурсы. Параллельно окончательно закрывается проблема альтернативных источников инноваций и высокотехнологичной продукции. В результате интеллектуальный потенциал, сосредоточенный в ареале «технологического сообщества», становится уникальной сферой, притягательной для массированных инвестиций с привлечением финансовых ресурсов практически всей планеты.

Иначе говоря, геоэкономический универсум направляет финансовые/материальные ресурсы для технологического скачка, но и сам скачок служит источником информационных, коммуникационных и силовых средств контроля над глобальным социумом. Кроме того, предыдущее обильное кредитование мира в процессе финансовой глобализации в конечном итоге оправдывается контролем над совокупными основными фондами планеты и плодами инновационного прорыва[12].

В ходе геоэкономической реструктуризации мира в нее вносились существенные коррективы. Так, например, первоначально на роль второго индустриального пространства планеты рассматривался ареал Восточной Европы и СССР. Однако события предопределили переориентацию на азиатско-тихоокеанский регион, произведя на свет второе поколение «драконов». Параллельно, в процессе длительных переговоров по линии ГАТТ, а затем – в рамках созданной Всемирной торговой организации – «ТНК с успехом для себя использовали беспрецедентное расширение своих прав и привилегий, происшедшее за последние годы». В частности, ГАТТ «ограничивает возможности национальных правительств регулировать деятельность ТНК, одновременно включая все новые области в сферу корпоративных привилегий. Так, Соглашение по связанным с торговлей аспектам интеллектуальной собственности (TRIPs) усиливает право ТНК защищать свои авторские права... в принимающих странах, одновременно затрудняя правительствам этих стран обращение к ТНК за содействием в технологическом развитии. Таким же образом Соглашение по связанным с торговлей инвестиционным мерам (TRIMs) ограничивает возможности правительств ставить свои условия инвесторам», – констатировалось в докладе ЮНРИСД, подготовленном в 1995 г. для Всемирной встречи на высшем уровне в интересах развития[13].

5.

Логика комплексной стратегии глобализации по необходимости включает в себя следующие элементы:

- во-первых, достижение определенной формы унификации мира, объединяя West и Rest (состоявший на тот момент из самостоятельных структурных частей: государств Третьего мира и социалистической системы) в рамках новой глобальной конструкции;

- во-вторых, установление глобального контроля над движением мировых ресурсов и мирового дохода, перераспределение последнего при активном участии своего рода «Интернета-2»: системы глобальной биржи и сообщества ТНК/ТНБ;

- в-третьих, постепенную «капитализация ресурсов цивилизации» (с предварительным их обесцениванием в рамках того или иного региона), осуществляемую за счет «новых денег» (т.е. денег «произвольных», не обеспеченных реальными активами) и ведущую в конечном счете к установлению глобального контроля над правом собственности;

- в-четвертых, переход к системе рамочного управления социальными объектами различных пропорций.

Основным инструментом глобализации является не столько экономическая деятельность сама по себе, сколько обеспечение транспарентности, прозрачности социально-экономического космоса, подконтрольности движения в нем финансовых потоков. При этом видятся вполне амбициозные цели: формирование глобального института страхования рисков (с участием преображенного МВФ), а также преодоление кризиса в институте мировой резервной валюты возможно за счет создания кондоминиума трех мировых валют либо иной системы мировых денег, обеспечивающей примат финансового контроля над любой хозяйственной акцией.

Новые деньги – эффективный и универсальный инструмент глобального планирования. Они формируют действенную систему контроля за производством материальных и нематериальных ресурсов, их распределением и потреблением. Одновременно укрепляется, с применением всех имеющихся в наличие средств, включая силовые, геоэкономическое мироустройство, трансформируемое в интегральную систему перераспределения совокупных рентных платежей (в их новом понимании) на основе глобальной налоговой системы [см. схему №1]. Утверждаются новые, обязательные для всех членов мирового сообщества правила игры – свод начал новой цивилизации.

Мировые деньги поддерживают собственную стабильность за счет их глобального распространения, «сжимая» и вытесняя национальные валюты, создавая как бы инверсию глобального долга, мультиплицируя эффект за счет многократного ускорения оборота, устанавливая последовательный и тотальный контроль за источниками легитимных кредитных ресурсов. Подобный круговорот финансов постепенно втягивает в свою орбиту все мировые производственные ресурсы, весь промышленный капитал, распыленный в ценных бумагах, перераспределяя собственность, действенно расщепляя реализацию сопряженных с нею прав и полномочий между формальными владельцами, корпусом управляющих и финансовыми операторами.

6.

Параллельно возникает еще одна коллизия. Финансовый капитал Нового времени был тесно связан с промышленным производством, кредитуя его, оптимизируя связанный с ним экономический цикл, рискуя и получая свою долю прибыли. Новые же деньги ведут родословную от куда более архаичного торгового космоса (и пронизывавших его сетей ростовщичества), однако, стремительно перерастают его, создавая собственный вид «виртуальной торговли» различными видами финансовых ресурсов. В этих условиях финансовая экспансия, начав со своеобразной кредитной колонизации будущего, перекидывается на «торговлю рисками», формализуя гипотетичные состояния мира (и соответственно, получая определенную меру контроля над альтернативными сценариями развития событий, что в свою очередь открывает новые горизонты). Одновременно разворачивается глобальная социальная революция: смена мировой элиты: уход в историческое прошлое «третьего сословия» – буржуазии и его замещение «четвертым сословием» финансистов.

Novus Ordo переводится ведь не только как «новый порядок», но и как «новое сословие». Проблема эта столь глубока и многомерна, что осознавалась и схоластически осмысливалась уже в период великого перелома первых веков II тысячелетия, иначе говоря, у истоков современной фазы западноевропейской цивилизации. Мы хорошо знакомы со стереотипом трех сословий, но гораздо хуже осведомлены о полемике вокруг сословия четвертого. А такая полемика велась и к тому же не один век. В концепции «четвертого сословия» проявилась сама квинтэссенция нового, динамичного состояния мира, смены, ломки мировоззрения человека Средневековья. Контур нового класса проступал в нетрадиционных торговых схемах, в пересечении всех и всяческих норм и границ (как географических, так и нравственных). Диапазон его представителей – от роствощиков и купцов до фокусников и алхимиков. Так, в немецкой поэме ХII века утверждалось, что «четвертое сословие» - это класс ростовщиков (Wuocher), который управляет тремя остальными. А в английской проповеди ХIV века провозглашалось, что Бог создал клириков, дворян и крестьян, дьявол же – бюргеров и ростовщиков.[14] Ростовщичество, ссудный процент недаром запрещены в Библии[15], осуждаются исламом, а вне «религиозного круга» производство денег ради денег подвергалось необычайно резкой критике еще Аристотелем, который прямо сравнивал людей, занимающихся подобными делами, с «содержателями публичных домов»[16].

В конкурентной борьбе двух видов деятельности – производственной и спекулятивной – преимущество оказывается сейчас у второй группы. Специфическое различие, конкурентное преимущество – в соотношении реального времени производства и виртуального времени проведения успешной финансовой трансакции (на основе значения текущей и будущей конъюнктуры, а со временем и ее целенаправленной организации). Обесценивающийся производственный капитал постепенно переход в руки «стратегических инвесторов», обладающих доступом к алхимическим источникам мировых денег. В результате инфраструктура и субстанция хрематистики перестает выглядеть чужеродным наростом на экономическом организме, напротив, последний становится своего рода инклюзивным образованием в безбрежном океане финансов.

Здесь, в сущности, сталкивается нечто большее, чем просто две формы экономической философии. Это два различных взгляда на мир, на смысл бытия, две универсалии: реальность и ее исчисление, ее искусственный двойник. Теперь, кажется, можно лучше понять смысл древних запретов не только на ряд финансовых операций, но и на сам принцип фиксации, исчисления, переписи, каталогизации всего и вся, но прежде всего – живого мира людей и времени (будущего). Является ли мир «товаром в последней инстанции», а деньги (но никоим образом не человек) его жизненным субстрактом? Здесь, пожалуй, лежит предел, перейдя который, мы углубляемся в область метафизики. Причем, метафизики особой – «внутреннего пространства» денег и чисел, их дурной бесконечности, лежащей в странном промежутке между земным и духовным, в душном, обезличенном космосе информационных лабиринтов, отделенном от живого мира мерцающими дисплеями и металлическими дверцами банковских сейфов.

Попробуем, однако, подвести предварительные итоги. Новые деньги, во-первых, наиболее эффективно действуют вне национальных границ, реализуя свой могучий потенциал на глобальном поле. Во-вторых, переставая быть исключительным средством платежа и становясь орудием управления, они ориентированы не столько на производство, сколько на контроль над финансовыми трансакциями и путями перераспределения всевозможных ресурсов. В-третьих, их целеполагание лучше определяется в категориях не экономики, понимаемой как обустройство материальной сферы бытия, а скорее политики, то есть управления социальными процессами. Соответственно и формы их жизнедеятельности ведут не столько к увеличению ресурсов человечества, сколько к экспоненциальному росту семейства финансовых инструментов, тенью нависающих над цивилизацией, угрожая выпустить на нее (в той или иной ситуации, в том или ином месте) скованных духов хаоса.

7.

К концу прошлого столетия идеология «освобождения финансового капитала» привели в движение тектонические пласты истории, противопоставив предшествующей логике развития свой социальный мегапроект. Его сценарии предполагают помимо расщепленных отношений собственности также и новый, «расщепленный» суверенитет. Действительно, глобализация мира и переход национальных экономик под внешнее управление финансовых институтов создают политическую ситуацию, отдаленно сравнимую разве что с режимом контрибуций в побежденной стране. Это нечто принципиально иное по сравнению и с идеей суверенного национального государства, и с концепцией открытого гражданского общества. Мир в рамках новой геоэкономической конструкции оказывается поделен на различные зоны, иерархия которых устанавливается в зависимости от доминирующего источника прибавочного продукта, типа инфраструктуры и формы национального богатства, социально-культурных различий и т.д.

Возникает также частная, на первый взгляд, проблема адекватного учета экономической реальности. Марджинализм, восторжествовав над трудовой теорией стоимости, создал устойчивую основу для динамического управления процессом производства и распределения, взаимно связав их, определив параметры двух человеческих вздохов: «Мне нужно!» и «Довольно...», но он же вверг экономическую отчетность в зыбкие воды психологизма. Стоимостные деформации, сопряженные с нарастающей рефлексивностью и неравновесностью экономических процессов начинают жить собственной жизнью, трансформируясь из амбивалентной статистической отчетности в инструмент, позволяющий «разделять и властвовать», уже не просто диктуя цены, но создавая как  бы локальную типологию цен и ценностей. Особенно ярко эти различия проявляются при столкновении обществ с тотально-рыночным хозяйством и сообществ, где до сих пор господствуют внерыночные системы ценностей, неподдающиеся или с трудом поддающиеся учету и оценке. В свое время, данная трещина на корпусе экономической статистики привела к масштабной попытке исправить положение посредством паллиативного перерасчета  в рамках Программы международных сопоставлений ВВП основных экономических индикаторов, исходя из паритета покупательной способности валют. Уже первые результаты были весьма впечатляющи, выявив занижение данных в странах со слабой валютой приблизительно вдвое, но иной раз и существенно выше – в 4-5 раз.

Перенесение рыночных принципов на внерыночную сферу, на социальные и культурные институты, мобилизационный и творческий потенциал общества создает серьезнейшие проблемы, ставя под вопрос основные принципы организации общества, его мораль и целеполагание. Сама логика финансовой цивилизации диктует последовательное снижение социальных затрат, т.е. асоциализацию и вытеснение лишнего человека из Нового мира, дестабилизируя, таким образом, общество, напрягая и истощая его культурно-исторические защитные механизмы.

Следующим бастионом после национального государства на пути денежного строя оказывается национальная культура, да, в конечном счете, и просто культура, все пространство «больших смыслов», настойчиво подвергающееся тотальной каталогизации и коммерциализации. «Мир денег» в своем логическом пределе утверждает новую универсальность – унифицированную, анонимную власть над атомизированной и мистифицированной массой, представляющей из себя не живое общество, а реестр, каталог, т.е. гротескный постсоциальный мир. В этом мире жизнь определяется следующей формулой: то произведено, что продано, то капитал, что котируется на рынках, тот не человек, кто не налогоплательщик, а бытие определяется правом на кредит. На пороге III тысячелетия проявился, таким образом, изначальный культурный антагонизм двух фундаментальных формул универсальности, ибо финансовая глобализация по своей сути не есть проект вселенского единения людей или глобального открытого общества, но скрытая до поры форма тотальной власти над миром, свирепость которой, однако, проявляется лишь в тот момент, когда реально пересекаются и нарушаются незримые границы рыночного управления.

[1] Подробнее см. А. Неклесса. Новая картография мира – Экономические стратегии, 2001, №1.

[2] Исайя, 11, 7.

[3] Стержневой для христианской цивилизации процесс индивидуации реализовал две достаточно различные версии становления личности и социума: (а) в рамках формальной (правовой) системы и (б) системы слабо формализованной (духовно-ориентированной, либо авторитарной / тоталитарной). Определились также два пути социальной практики: более отчетливый и «обращенный к миру» – путь гражданского общества и более «невнятный», «пренебрегающий» миром – путь духовной общины или идеологизированного государства, путь нелинейный и катастрофный. Окончательное разделение Церквей в XI в. формализовало автономность двух культурно-исторических проектов в лоне христианской цивилизации («восточного» и «западного»).

[4] D.H. Meadows, D.I. Meadows, J. Randers, W.W.III. Behrens.  The Limits to Growth. A Report for the Club of Rome’s Project on the Predicament of Mankind. N.Y. - L., 1972.

[5] Римский клуб. История создания, избранные доклады и выступления, официальные материалы. Под реакцией Д.М. Гвишиани. М., 1997, с. 310.

[6] D. Bell. The Coming of Post-Industrial Society. A Venture in Social Forecasting. N.Y., 1973; idem. The Social Framework of the Information Society. Oxford, 1980; idem. The Third Technological Revolution and Its Possible Socio-Economic Consequences – Dissent, Spring 1989, № 2; F. Fukuyama. The End of History and the Last Man. N.Y., 1992; P. Hawken, J. Ogilvy, P. Schwarz. Seven Tomorrows. Seven Scenarios for the Eighties and Nineties. Toronto, 1982; H. Kahn (et  A. Wiener). The Year 2000 A Framework for Speculation on the Next 33 Years. L., 1967; idem. Forces for Change in the Final Third of the Twentieth Century. N.Y., 1970; idem et A. Wiener, W. Brown, L. Martell. The Next 200 Years. A Scenario for America and the World. N.Y., 1971; idem. World Economic Development 1979 and Beyond. Boulder (Col.), 1979; idem et J. Simon. Global 2000: Revisited. Oxford, 1984; R.L. Katz. The Information Society. An International Perspective. N.Y., 1988; Y. Masuda. The Information Society as Post-Industrial Society. Wash., 1981; H. McLuhan. The Gutenberg. Galaxy. Toronto, 1962; idem et al. City as Classroom. N.Y., 1977; J. Nesbitt. Megatrends: Ten New Directions Transforming Our Lives. N.Y., 1982; idem et P. Aburdene. Re-inventing the Corporation Transforming Your Job and Your Company for the New Information Society. N.Y., 1985; idem et P. Aburdene. Megatrends 2000. The New Directions for the 1990’s. N.Y., 1990; A Toffler. Future Shock. N.Y., 1970; idem. The Eco-Spasm. Toronto, 1975; idem. The Third Wave. N.Y., 1980; idem. Powershift. Knowledge, Wealth and Violence at the Edge of the 21st Century. N.Y., 1990.

[7] Z. Brzezinski. America in the Technotronic Age. (“Encounter”, Vol. XXX, January 1968); idem. Between Two Ages. America’s Role in the Technotronic Era. N.Y., 1970.

[8] То есть «постепенное появление все более контролируемого и направляемого общества, в котором будет господствовать элита… Освобожденная от сдерживающего влияния традиционных либеральных ценностей, эта элита не будет колебаться при достижении своих политических целей, применяя новейшие достижения современных технологий для воздействия на поведение общества и удержания его под строгим надзором и контролем» (Z. Brzezinski, Between Two Ages., p.252.).

[9] «Движение к большему сообществу развитых стран… не может быть достигнуто путем слияния существующих государств в одно большое целое… Хотя намерение сформировать сообщество развитых стран менее претенциозно, нежели стремление к мировому правительству, зато это более осуществимо» (Z. Brzezinski. Op. cit., p. 296, p.308).

[10] Z. Brzezinski. Op. cit., p. 304.

[11] Подробнее о геоэкономическом универсуме см. работы автора: А.И. Неклесса. Третий Рим или Третий Мир: геоэкономика и национальная стратегия России – Сегодня. 25.10.94; он же. «Третий Рим» или «Третий мир»: глобальные сдвиги и национальная стратегия России. – Восток. 1995, №1; он же. Проблема глобального развития и место Африки в Новом мире. – Мировая экономика и международные отношения. 1995, №8; он же. Крах истории или контуры Нового мира? – Мировая экономика и международные отношения. 1995, №12; он же. Контуры Нового мира и Россия. – Знамя. М., 1995; он же. Россия в новом мире. – Рубежи. 1996, №2; он же. Постсовременный мир в новой системе координат. – Восток. 1997, №2; он же. Мир Модерна, мир Нового времени подходит к своему логическому концу. – Рубежи. 1997, №5; он же. Мир постмодерна, мир игры ломает горизонт истории. – Рубежи. 1997, №8-9; он же. Эпилог истории. – Восток. 1998, №5; он же. Пакс Экономикана: новое геоэкономическое мироустройство. – Экономические стратегии. 1999, №1; он же. Pax Economicana: геоэкономическая система мироустройства. – Экономическая наука современной России. 1999, №1. он же. Конец цивилизации, или Конфликт истории. – Мировая экономика и международные отношения. 1999, №3, №5; он же. Мир на краю истории, или Глобализация-2. – Москва. 1999, №4; он же Творческий континент Россия. – Москва. М., 1999, №8; он же Пакс Экономикана, или Эпилог истории. – Новый мир. 1999, №9; он же. Конец эпохи Большого Модерна. – Знамя. 2000, №1; он же. Fin de millennium или Реквием ХХ веку. – Экономические стратегии. 2000, №1; он же. Реквием XX веку. – Мировая экономика и международные отношения. 2000, №1, №2; он же. Осмысление Нового мира. – Восток. 2000, №4; он же. Трансмутация истории и ментальность человека. – Мир психологии. 2000, №4; он же. Ordo Quadro: четвертый порядок. Пришествие постсовременного мира. – Полис. 2000, №6; он же. Новая картография мира. – Экономические стратегии. 2001, №1; он же. Конец эпохи Большого Модерна. – Постиндустриальный мир и Россия. М., 2001. См. также: Постиндустриальный мир: центр, периферия, Россия. Сборники 1,2,3. Серия «Научные доклады», №91, №92, №93. М., 1999; Глобальное сообщество: новая система координат (подходы к проблеме). Отв. ред. А.И. Неклесса. СПб., 2000.

[12] То есть в каком-то смысле повторяется ситуация, имевшая место во времена первой промышленной революции, когда нараставшее печатание ассигнаций было, по сути, кредитованием этой революции, будучи обеспеченным в то же время ее будущими плодами: всевозрастающим массовым производством прежних и новых товаров. Парадокс, однако, заключается в том, что последняя – высокотехнологичная – фаза глобального мегапроекта рискует так и остаться нереализованной по весьма серьезным причинам.

[13] Тревоги мира. Социальные последствия глобализации мировых процессов. Доклад ЮНРИСД, подготовленные для Всемирной встречи на высшем уровне в интересах социального развития. Научно-исследовательский институт социального развития при Организации Объединенный Наций. а.1., 1997, С.147.

[14] Ж. Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992, С.244.

[15] Исх. 22, 25; Лев. 25, 35-37; Втор. 23, 19-20.

[16] «А другие... преступают меру в приобретении, беря откуда угодно и что угодно, как, например, те, чье ремесло недостойно свободных: содержатели публичных домов и все им подобные, а также ростовщики, (дающие) малую (ссуду) за большую (лихву)». И в другом месте: «По-видимому, всем им одинаково присущи позорные способы наживы... Поэтому с полным основанием... вызывает ненависть ростовщичество... как дети похожи на своих родителей, так и проценты являются денежными знаками, происшедшими от денежных же знаков. Этот род наживы оказывается по преимуществу противным природе» (Аристотель. Сочинения т.4. М., 1984, С.126, 395).