Ледяное стало б теплым, а горячее — остыло
В компромиссах перемирий к окончанию войны
Белым флагом с голубиной лапкой над сплошной могилой,
Если б не было нам смерти и весны…

Вчера над Минском весь день были тучи, а воздух всё же потеплел. Весна потихоньку отвоёвывает позиции.

Поздно вечером вместе с тем человеком, чьё имя я твердила в белом дворике на Окрестина, мы шли по набережной вдоль Свислочи, возле Немиги. В черной воде дрожало отражение совершенно сказочного Троицкого предместья на другом берегу. Молчаливо вздымался вдалеке за деревьями огромный купол Оперного театра. Было в его молчании что-то сообщническое. Месяцев пять назад, забравшись туда по ржавым пожарным лестницам, в такое же ночное время с его верхней точки я смотрела на Минск.

Впереди на асфальте мы увидели рисунок мелом: ангел с огромными крыльями, на лице улыбка. И подпись:

А рядом были стихи, твердо выведенные цветным мелком:

Эти стихи Анна Ахматова написала про Николая Гумилева, расстрелянного в 1921 году за участие в «белогвардейском мятеже».

В этот момент я поняла еще кое-что важное. Я ЛЮБЛЮ этот удивительно красивый город, где на асфальте пишут стихи Ахматовой. Притихший, подобравшийся, но не сломленный город, весь в маленьких траурных ленточках — молчаливом протесте. Люблю Верхний город, спрятанный, как шкатулка с чудесами, между огромными современными зданиями. Люблю гордый Свято-Духов собор, белую Ратушу с певучими часами, бронзовых Почтальона, Амазонку, Девочку с зонтиком, Фотографа и прочую братию.

Люблю людей, которые здесь живут. Пока есть кому вязать на перила черные ленточки и писать на асфальте строки Ахматовой, — я не хочу, не могу, мне НЕЛЬЗЯ умереть или уехать отсюда (что, в сущности, одно и то же).

Мне нужно еще многое сделать в этом городе. Рассказать всем, кто захочет услышать, КТО и ЗАЧЕМ стоял на площади. Подсунуть ребятам в клубе книги Оруэлла и Булгакова, Короткевича и Орлова, Достоевского, Солженицына, Брэдбери, Крапивина. И «Балладу о книжных детях» Высоцкого — как эстафетную палочку.

Сходить 19 апреля в БГЭУ, где преподаватели заставляют одногруппников нашей Тани Дедок устроить над ней так называемый «товарищеский суд». Чтобы принудить студентов к такому позорищу, пригрозили разогнать группу и всех отчислить. Ничего, мы им устроим «товарищеский суд»! Придём с цветами, воздушными шариками, будем стоять, сколько понадобится. Спросим у преподавателей, помнят ли они такой архаизм — «совесть».

А 26 апреля надо сходить на «Чернобыльский шлях». И желательно вернуться оттуда: если меня второй раз загребут на несанкционированном митинге (шествии), меня, возможно, будет ждать уголовная статья и до 2 лет тюрьмы. Не хотелось бы: у меня здесь, на свободе, непочатый край работы.

Я кое-что задолжала своему городу и стране. Ни много, ни мало — жизнь. Жизнь без страха и лжи.

Мне хотелось бы закончить вот так — светло и ясно, но я не могу. Когда эта книга уже готовилась к печати, пришли плохие вести. Очень плохие.

У нашей Ирки Завадской умер от сердечного приступа отец. Его вызывали в деканат колледжа, он вернулся домой намного раньше дочери и жены. Его нашли уже мертвым.

На собрании в поддержку Тани Дедок люди в штатском задержали 11 человек. Я сама еле унесла оттуда ноги: мы спешили к метро, а за нами на дистанции 3- 4 метра шли четверо гэбэшников. Улыбались. В открытую снимали на видеокамеру.

По всей стране идут аресты и задержания активистов.

Но мы держим сцепку! Площадь продолжается. Мы повторяем единственное заклинание, которое может помочь и нам, и стране:

Калі ад тэленавінаў сьнег выпадае ў асадак,
хоць мала хто сумняваўся ў прагнозах на гэты конт;
калі мэтрапалітэн працуе безь перасадак,
а нехта па тэлевізары ратуе ўласны азадак
з экрана ля дому з надпісам HORIZONT ;

калі шмат тысяч мабільнікаў разам лічаць гадзіны,
тым болей ад іх на плошчы ніякай іншай карысьці -
стаяць і чакаць свабоды, бо выбар цяпер адзіны,
у велькім і бардза пажондным — хто б там ні трындзеў! — таварыстве;

абуць на тры пары шкарпэтак цяплейшыя боты,
на злосьць халоднай вайне й атмасфэрнаму фронту,
бо выбар цяпер адзіны — стаяць і чакаць свабоды -
ад лесьвіцы ў стылі ампір да самага HORIZONT у.

Они на площади стоят.
Внахлест сцепились руки.
Весна, студенты, боль обиды,
Старых песен звуки.
Весна, студенты — сколько лет,
Тысячелетий было!
Мы знаем все, зачем мы здесь —
И только в этом сила.
Мы знаем, мы сюда пришли
Не потому, что звали,
Не по приказу —
Потому, что нам в лицо солгали.
Не по велению вождя,
Не чьей-то волей свыше —
А только правду рассказать.
И нас должны услышать.
Ну да, невежливо кричать.
Мы это понимаем.
Но только способа иного
Мы, увы, не знаем.
Эй вы! Великие вожди!
Ну как нам достучаться
До тех, кто с правдою в упор
Не пожелал встречаться?!
Но правды нету на земле.
А впрочем, как и выше.
Студенты вновь поют, кричат —
И их опять не слышат.
Их вновь, ни разу не купив,
Десяток раз продали.
Одною ложью оскорбили,
Снова оболгали...
...И будут, будут говорить,
Что это малолетки!
Что там стояли за бутылку,
Шприц и сигаретку.
Ну хоть бы кто-нибудь спросил:
"О чем же вы там пели?"
Другими сказано, что было там
"на самом деле".
Опять же, снова как всегда.
И ведь не оправдаться.
И остается лишь одно —
Стоять, держать, держаться...
...А через лет сто пятьдесят,
В учебниках нестрашных
Напишет кто-то — про других.
Наивных и отважных.
Про тех, про глупых,
Не умевших подсчитать итога.
Про тех, кто, если сгинул сам —
И это слава богу.
А то ведь хуже, за собой
И всю страну сгубили...
...Не сохранить, какими мы
На самом деле были.
Чего хотели, и к чему
В итоге призывали,
О чем кричали, пели,
И зачем мы там стояли.
И что за сила протекла
Ручьем по сжатым пальцам,
Когда осталось лишь одно —
Стоять, держать, держаться...

ПАМЯЦІ НАМЁТАЎ НА ПЛЯЦЫ КАСТУСЯ КАЛІНОЎСКАГА

На экране жыцьцё стабільным
абвяшчаў, абвяшчаў, абвяшчаў канал,
ды на плошчы мент у цывільным
мяне ва ўсім пераканаў.

Кожны вечар як жыць маральней
павучаў, павучаў, павучаў TВ,
а па дарозе да прыбіральні
б'юць за мараль па галаве.

Хуліганіў, — казалі сьведкі, —
парушаў, парушаў, парушаў закон”.
А на плошчы жывыя кветкі
грэб у сьметніцы амон.

Уютно, плита, телевизор.
Сижу, выходя на улицу

Редко, а в сеть споро.
Мороз — где-то там, в прошлом,

И снег где-то там, снизу
В городе нет площадей,

Только кухни и мониторы.

В городе нет площадей,

Я не знаю, где петь песни
Пойти туда — не дойду,

Только решусь — будет поздно.
Остаётся абсурдное чувство:

Жаль, что горе в другом месте
Что не можешь свою солидарность

Выстрадать, высказать звёздам.

В интересы добавил Галича,

Хоть почти что его не знаю.
Понял — буду сидеть с гитарой,

Зажимать ля-минор на нервах...
Тут, на кухне. А там, в отделении,

Своего суда ожидает
Автор новейшей истории,

Не играла на флейте неделю - руки всё не доходят.
Её песенка-на мобильнике,чтоб быстрее проснуться
SMS -ки-ночами, днем — звонки: "Кто еще на свободе?".
О, как горек воздух джинсовой революции.

Вероятно, в учебник истории только цифры войдут,
Но не эти слёзы, нахлынувшие от строчек на мониторе -
А от них западает пробел. Люди лечатся от простуд.
Передачи... Листовки... Флэш-моб... "И будь осторожнее при разговоре".

Синева залегла под глазами: по ней опознать верней,
Чем по съемкам ГБ или ссылкам из интернета.
Обновляют списки задержанных. Проверяем списки друзей.
О, когда же ты запоешь о весне, моя флейта?!

Май-данность
Фоксу, Даше, Диме и остальным

Его спросили: "Ты поляк?"
И он сказал: "Поляк".
Александр Галич

Не от нечего делать — а потому, что темно,
Либо свечка в окне — либо тёмное окно,
Даже если там люстра в триста ватт и разливают бульон,
Там тебе объяснят, что на самом деле как,
Что политика — игра, а ты — наивный дурак,
И разумных доводов на этот счёт приведут миллион.

И так всё логично — мурашки аж!
Все расскажут тебе, что свобода — блажь,
Что на площадь не пойдёт, кто в своём уме.
А ты понимаешь: нет, так дальше нельзя,
От обиды и гнева закипают слёзы в глазах,
И лучше в тюрьме, чем всю жизнь по шею в дерьме.

А тебе говорят: беды не зови,
Ты хлебай помои, ты смотри ТиВи,
Ну диктатор — но людей не жрёт, не Бокасса, нет,
На улицах порядок, эх, страна хороша...
А ты понимаешь — больше нечем дышать,
Выжгла воздух ложь — в твоём дому, в твоей прекрасной стране.

А тебе говорят: всё это Запада рука,
Ты за доллары продался, а иначе никак,
Вот уже покажут вам, наймиты, кузькину мать!
Тех, кто это говорит, ты звал когда-то "друзья",
А сейчас понимаешь — нет, не сможешь ничего доказать,
Не услышат, не увидят, не поверят, не хотят понимать.

А ещё говорят: нет смысла у борьбы,
В девяносто первый год я сам на баррикадах был,
Свергнут гадину одну — готово место для свол о ты другой,
А вы — толпа, слепцы, бараны, вас подставить легко...
А ты идёшь на площадь вовсе не за вожаком,
Не за президентом, не за богом во плоти — ты идёшь за собой.

Ты идёшь за собой, это твоя струна,
Да, жизнь одна — так ведь и совесть одна,
Это твоя страна, это правда твоя, это выбор твой.
Твоё оружие — воздушный шарик, окуджавский мотив,
Круглый выдох-вдох, сияющий на солнце — его попробуй запрети!
Ты отпускаешь шарик — на свободу, в голубой небосвод.

Навуку вымавіць “годзе!”
Навуку выгукнуць “хопіць!”
Твой горад горад у горадзе
Якога ніхто не захопіць