03-13.04.06 Лампады. Сцепка .

Мы вышли на крыльцо, полностью уверенные, что встречать нас в 3 часа ночи никто не придет. Большинство девчонок даже не передавали информацию друзьям и родным, чтобы не беспокоить их перед понедельником. Решили, что не спеша пойдем к метро, подышим, посмотрим, как встает рассвет, пообщаемся.

Вокруг разлилась огромная глухая ночь, на фонарях висел сырой теплый туман, пахло свежей землей, дождем. Мы остановились перед крыльцом: хотелось повернуться лицом к дверям, только что закрывшимся за нами, и спеть что-нибудь эдакое.

И вдруг из-за угла показались — одна, другая, третья! — лампады и свечи. Они двигались к нам и показались мне сначала сияющим облаком. Потом я разглядела людей, которые их несли. Несколько десятков людей шли нам навстречу. Плеснули голоса, крик, смех, плач. Мы оказались в самом центре толпы, обнимались со знакомыми и незнакомыми людьми. В глаза ударили вспышки фотоаппаратов. Незнакомый дедушка тряс меня за плечи и что-то говорил. Я потом поняла, что, и взяла-таки у него алую гвоздичку.

А потом я увидела среди толпы Николая. Он стоял и смотрел на меня, свеча освещала его лицо очень ровным золотистым пламенем. И это было как рассвет, который только еще начинается, после долгой ночи.

После нас развозили по домам. Люди, приехавшие на машинах, бродили среди толпы и спрашивали, кому куда надо ехать, кого надо забрать. Незнакомые люди, приехавшие в ночь с воскресенья на понедельник, перед рабочей неделей, чтобы нас встретить.

Наверное, там, перед тюрьмой, впервые возникло у меня новое ощущение, которое потом никуда не исчезло, как родник, который не может пересохнуть даже в самую засуху.

Оно росло с каждым звонком близких друзей и далёких знакомых, которые с тревогой спрашивали, как я себя чувствую после тюрьмы, и не надо ли чем-нибудь помочь. Оно пробивало себе русло, когда я слушала новые и новые рассказы:

- как в ночь захвата наши близкие поднимали друг друга с постели звонками и СМСками — и к 5 утра уже никто из них не спал.

- как друзья, знакомые и коллеги обрывали телефоны судов и тюрем, разыскивая нас. Неимоверными усилиями пробивались в залы суда и на свидания. Неимоверными ухищрениями передавали записки. Держали связь с правозащитными организациями и независимыми журналистами: информация распространялась со скоростью молнии. Подстраховывали нас, где могли, на работах, брались за наши срочные дела, успокаивали наших родителей. Знакомились друг с другом, часами стоя в очередях, чтобы передать передачу. Менялись адресами и телефонами. Организовывали каждый день передачи, договаривались, чтобы не нести одно и то же.

После рабочего дня ехали в магазин, закупать продукты. А на следующий день — утром или в обед — снова отправлялись к тюрьмам.

- как Пашка написал открытое письмо всем журналистам государственных СМИ, чьи электронные адреса нашел в Интернете. В этом письме он просил не лгать, рассказывать правду, вспомнить о совести. И подписал своим именем и фамилией.

- как каждый день в Минске шли и идут до сих пор флэш-мобы. Как в мусорницу с надписью «БТ» возле телецентра навалили гору лапши. Как люди пришли на Главпочтамт и заявили, что они хотят помочь Минскому коммунхозу, который, судя по его иску, совершенно разорился на уборке с площади остатков палаточного городка . И выстроились огромные очереди в кассы, и каждый говорил, что вот, со стипендии (зарплаты) отжалел тысячу-две, чтобы коммунальщики не загнулись от голода.

А в Музее Великой Отечественной войны, сотрудники которого заявили, что тоже якобы потерпели колоссальные убытки, перестали давать посетителям книгу благодарностей. Потому что несколько человек успели туда написать что-то вроде: «Пришел. Память ветеранов почтил. А вам должно быть стыдно за ваш иск. Вот вам ваши тридцать сребренников». Оставляли в книге мелочь и уходили.

- как мои друзья 25 марта ходили, по их выражению, «пинаться с ОМОНом», и стояли на Октябрьской площади живой цепью, взявшись за руки, пытались остановить военных, не дать им смять и рассечь толпу. Как вышли на улицы, черт побери, 40 тысяч неравнодушных людей! Жаль, что невозможно каждому из них сказать «спасибо» лично. Особенно тем, кто был избит, попал в больницу или тюрьму.

Как дворами, по-партизански, люди пробирались 25 марта на Октябрьскую площадь и к скверу Янки Купалы. Как знакомый мой, Андрей Ходанович, поэт, переводчик, преподаватель, срывая голос, то ли пел, то ли яростно скандировал перед многотысячной толпой в сквере написанную буквально за сутки песню «ПАМЯЦІ НАМЁТАЎ НА ПЛЯЦЫ КАСТУСЯ КАЛІНОЎСКАГА».

- как известные философы, журналисты, учёные, писатели, музыканты составили воззвание к белорусскому народу: « П ра ў да и свабода альбо гвалт і хлусня”. “...Мы, беларускія інтэлектуалы, людзі мастацтва і культуры, журналісты, звяртаемся да сваіх калег, усіх сумленных грамадзян Беларусі з заклікам не падтрымліваць дзеянняў рэжыму, скіраваных супраць уласных грамадзян, дэмакратычных каштоўнасцяў, нашай культуры і мовы.

Не бойцеся! Перамога Свабоды непазбежная”

Это уже не просто родник, это чувство — как река. Чистая. Полноводная. Неудержимая. И она ширится с каждым человеком, который звонит и предлагает помощь. Таким обыденным и чуть смущенным тоном — предлагает пожить у него несколько месяцев. Найти толкового юриста. Помочь в поисках работы. Оказать врачебную помощь. Или просто приходит, молча обнимает меня, оставляет и смущенно выскакивает из кабинета.

Так вот об этом чувстве. В окрестинских коридорах я разговорилась с ОМОНовцем и он, вспоминая штурм, сказал: «А сначала вы хорошо держались, когда сцепились так крепко все вместе! Мы даже не знали, что делать, когда вы держались друг за друга».

В его голосе сквозило невольное уважение и даже что-то вроде одобрения. Это была очень важная фраза, она многое позволила понять. С того момента и до сих пор во мне все крепнет и крепнет ощущение: сцепка никуда не делась, мы держимся крепко, как никогда раньше. И значит, все в порядке. Я в сцепке. Как и там, когда мы сели на площади: слева плечо, справа плечо, руки сомкнуты под локоть с соседями, сам вцепился в человека спереди, и кто-то так же крепко держит тебя сзади. И страх уходит: среди сомкнутых плеч ему нет места.

Я — в сцепке. Только эта незримая сцепка больше и сильнее, чем на площади. И она растет, крепнет, с каждым днем. С одной стороны я чувствую теплые плечи «сокамерников» — всех, кто узнает друг друга по особому «политкаторжному» кашлю и, знакомясь, представляется примерно так:

— Юра. 15 суток. Сидел на Окрестина.

С другой стороны рядом в сцепке женщина-врач, которая осмотрела меня на дому и погнала лечить острый бронхит, нажитый в тюрьме. И знакомый милиционер, который написал, что он нами восхищается, и в его доме я всегда найду помощь, если буду в ней нуждаться. И друг-преподаватель, который при встрече попросил листовок: «Ну свой-то дом я точно «обслужу». И многие, многие другие люди. Как говорится, смотри выше.

Сейчас в сцепке если не бОльшая, то достаточно большАя часть нации. Надеюсь, этот процесс уже не остановить. Критическая масса достигнута. Цепная реакция пошла, но это реакция не распада, а наоборот, объединения. Пусть медленно, пусть многие люди пока еще в растерянности и не знают что делать. Ничего, новое время откует новых лидеров. Главное — этот глухой гул подпольного протеста, который рвётся наружу. Главное — что многие люди начали думать по-новому. Да что там — просто начали ДУМАТЬ. Мы стали другими — и те, кто стоял на Площади, и те кто стоял в очередях у тюрем. И это главная наша победа.

Тоталитаризм, как и разруха — не в сортирах, а в головах. Тоталитаризм — это мой отец, который слепо верит БТ. Это неизвестный коллега, «услужливо» положивший на стол моему шефу видеокассету с записью «Евроньюс». Это студент, струсивший и проголосовавший по приказу декана досрочно. Это начальник, который увольняет сотрудника, отсидевшего 15 суток, причем делает это не потому, что так уж любит существующий режим, а из страха. Из этого слепого, темного, нерассуждающего страха, который воплощен в универсальной формуле «как бы чего не вышло».

Печально, но факт: Лукашенко в Беларуси — это было вполне закономерное явление. Тоталитарную систему не под силу установить одному человеку или даже группе людей. Для этого нужна ГОТОВНОСТЬ покорного большинства. Несвобода в стране начинается с несвободы и страха в душе отдельного человека. С готовности (и даже подсознательного желания) подчиниться, передоверить ответственность за себя, детей и страну очередному «батьке». С желания «промолчать» и «не ввязываться». С привычки жить подлостью и рабским подобострастием, унижаться, трепетать перед начальством, стучать на коллег, трястись за свое драгоценное рабочее место.

Но коль вся несвобода начинается с той, которая в голове, то справедлив и обратный тезис. Свобода тоже начинается в головах.

Там, на белорусском Майдане, мы обрели в первую очередь внутреннюю свободу. Когда смотрела фотографии ОТТУДА, поражалась, насколько у людей были счастливые, сияющие лица. Площадь, как грехи, отпустила наш страх. Сейчас, когда на меня пытаются надавить или запугать, я тут же вспоминаю: черная стена вокруг лагеря, белая ледяная стена на Окрестина, — и понимаю, что сейчас вещи, которых я боюсь, можно пересчитать по пальцам одной руки.

Потрясающее, никогда раньше не испытанное ощущение внутренней свободы — вот главное, что мы вынесли для себя с Площади. Все получилось. Мы в сцепке, и она не распадется. Пусть на площади нас было немного — но на каждого из нас приходилось 10 человек, которые не прошли кордоны, слегли с температурой, собирались прийти с утра. И как минимум 100 тех, которые носили на площадь еду и горячий чай, готовили позже передачи и флэш-мобы, разбрасывали листовки, неделями не вылезали из Интернета, составляли списки задержанных. Писали стихи и песни. Публиковали открытые письма и заявления.

А сколько на каждого из нас приходится людей, которые наконец-то начали думать, поверили в себя и свой народ — бог весть. Может, и по тысяче.

Сейчас Беларуси не столько нужен героизм, сколько элементарная человеческая Порядочность. Так и вижу рецепт от тоталитаризма: 100 мг. Порядочности на душу населения. Ежедневно.

Порядочность — это способность отказаться от навязываемых нам правил театра абсурда и лжи. Способность сказать своё личное маленькое «нет» режиму. Не отчислять «политических» студентов и уговорить коллег этого не делать. Не увольнять сотрудников, побывавших на сутках. Не участвовать в уродских «товарищеских судах». Не писать «заказных» политических статей. Не промывать мозги школьникам. Не тянуть молодежь насильно в БРСМ.

В наших партизанских условиях и фига в кармане — оружие. Если она крепко свернута.

Народ белорусский — не быдло! Теперь я это точно знаю, и за таким знанием СТОИЛО идти на морозную нашу площадь, а потом в тюрьму. Как бы там не обернулось — я СЧАСТЛИВА, что там была. Нам было ради кого стоять.