| |||||||||||||||||||||||||
25.03.06 (Вторые сутки). « Гэты горад будзе наш”. Белый тюльпан С утра сыграли в «снежный ком», более-менее выучили, как кого зовут, кто где учится. Беседуем, спорим на политические темы, периодически скандируем «антиправительственный», если верить протоколам, лозунг «Жыве Беларусь!». Поем. Стоит начать — и подхватывают все камеры. переполненные «политическими»! Споет одна камера — другая ей аплодирует и орет: «Мо-лод-цы!». Тюрьма гудит, как гулкий корпус гитары. Открывается дверь: —Ну вы совсем уже обнаглели! «Черемухи» нюхнуть захотели?! Непонятно, почему в дневное время нельзя петь. Но молчим: зачем зря злить и провоцировать? И в этом молчании слышим, как в камере напротив запевают: Калі раптам адчуеш камунальныя пахі І жыццё цябе возьме ў пятлю,— Зразумееш тады, што тры чарапахі Па-ранейшаму цягнуць зямлю! Утихомиривать бесполезно. Это как моровое поветрие. Либо всех избить до полусмерти, либо просто делать вид, что ничего особенного не происходит. Люди в форме выбирают второе. Хоть и маленькая, но победа. С прискорбием обнаруживаем, что половина «сидельцев» не знает песню НРМ «Одзирыдзидзина». Разучиваем её так, что дрожат стены: Мы закрычым: “на абардаж!” І гэты горад будзе наш! Что там происходит, в этом городе? К вечеру нарастает нервное напряжение. Мы знаем, что сегодня планируются массовые шествия. У каждого из нас на свободе — друзья и родные. Я думаю, что мои друзья — не из тех, кто будет отсиживаться по домам. А в особенности — тот человек, который слышал в 3.15 ночи мое дыхание сквозь стиснутые зубы и — «нас, кажется, сейчас будут брать», — описание штурма и крики. А потом — равнодушный мелодичный голос оператора: «Абонент выключен или находится вне зоны действия сети»… И — все, можешь бессильно лупить кулаком в стену, жать и жать клавишу вызова на мобильнике, ненавидеть ни в чем не повинный равнодушный голос… Информация — вот чего нам не хватает еще больше, чем света и воздуха. К вечеру хотелось просто лезть на стенку. Стучим в дверь, упрашиваем охранника: «Только скажите, что происходит в городе?! Ну хоть полслова, ну неужели вам трудно? Никто не услышит!». Охранник кривится. —Ничего там не происходит! Все тихо, спокойно. Пришли на площадь 300 пьяных подростков, за ними приехали родители и разобрали всех по домам. Явно врет, и врёт неумело. Мы настораживаемся: если врет, значит, есть что скрывать. В обед приносят еду, но, глянув на эти вонючие котлетки с прозеленью, мы принципиально отказываемся. Ничего, уже начали носить передачи, проживем! Это было почему-то очень важно: в рот не брать тюремной еды. Из того, что там давали, мы брали только кипяток и иногда чай — мутный, с отвратительным привкусом, наводящим на самые нехорошие мысли. Каждую передачу встречаем криками и аплодисментами. Судя по выражению лиц охранников, там, у ворот, стоит толпа желающих. Вот только жаль, мало кто догадывается передать теплые вещи или спальник. Кто-то из девчонок, получая передачу, вскрикивает: «Ой! От кого это? Фамилия-то незнакомая!». Такая-то-такая-то, пенсионерка, проживает на проспекте Машерова. Мы стараемся заучить адрес, чтобы потом позвонить и сказать «спасибо». В одной из первых же передач, 25 марта, мама сумела отправить мне белый тюльпан. Редчайший случай: его разрешили передать. Вообще цветы приносили многие люди, но передавать их было запрещено. Наверное, цветы теперь — тоже «оружие оппозиции». Не знаю, как уж маме удалось уговорить принимающих. Но она все-таки педагог высшей категории, моя мамочка. И вот — в нашей камере, на узеньком каменном подоконнике красуется белое диво. Мне кажется, что от него редеет полумрак в камере. Украдкой то и дело поглядываю: он настолько «не отсюда», что, кажется, вот-вот исчезнет, как призрак. День кончается, а информации все нет. Остаётся надеяться, что все наши близкие живы и на свободе. Впервые чувствую, что мы в ответе за тех, кто пошел за нами. |