24.03.06 На ОКРЕСТИНА 3. Легенды. Невидимка в валенках. Синий “ Фольксваген ”

После протоколов у нас отобрали сумки и мобильники и затолкали в большую камеру с двухэтажными нарами. Те несколько часов, которые мы там сидели, люди лихорадочно рассказывали друг другу все, что они видели и слышали на Площади.

Оттуда, я думаю, пошло гулять немало крылатых, уже полулегендарных рассказов.

Например, о знаменитом дедушке-ветеране, который неведомо каким способом сумел пронести на площадь две пары валенок, да еще и с калошами. На одном валенке синенькими нитками было вышито «Свобода».

С этими валенками потом вышла, как рассказывают, очень интересная история. Ту самую пару, со «Свободой», одела в последнюю ночь какая-то девушка, чтобы не отморозить ноги. Во дворике на Окрестина ее поставили у самой стены рядом с задержанным журналистом-канадцем. За ними «в затылок» стояло еще довольно много людей. Шум, гам, людей по одному, по двое начинают отводить в здание, чтобы составлять протоколы.

И тут девушка говорит:

«Надо снять валенки и одеть ботинки, а то снимут нас на камеру и станут говорить: вот какие бомжи собрались на площади — в валенках».

Она аккуратно снимает валенки, прячась за спины, достает из рюкзака свои ботинки, ногами на снег — и переобулась. А валенки тихонько ставит у окрестинской стены.

Когда почти всех уже увели, у стенки остались стоять канадский журналист и… валенки! Тут милиционеры засуетились. Они никак не могли взять в толк, откуда там взялись валенки. Кто-то сбежал и бросил их, чтоб не мешали? Или это невидимка стоит в валенках? Все так страшно серьезно, а тут — одинокие валенки, поставленные к стенке…

Один из милиционеров предложил канадцу, чтоб тот забрал эти валенки с собой как сувенир на память о Беларуси.

Как мы узнали потом, талисман из валенок получился, прямо сказать, никакой: вляпали канадскому гражданину в белорусском суде 15 суток. Кстати, позже я встречала парней, которые с ним сидели. Говорят, держался посланец северной державы очень неплохо. Единственное, что сказал после суда: «Я за несколько дней увидел здесь столько нарушений прав человека, сколько не видел за предыдущие 20 лет».

В камере на «Крестах» (так с чьей-то легкой руки мы начали называть приемник-распределитель на Окрестина) я впервые услышала замечательный анекдот:

В ночь на 23 марта милиция останавливает машину на подступах к Октябрьской площади. Досматривают машину. Милиционер водителю, грозно:

— Еду, горячий чай, теплые вещи везете?

— Нет, нет, упаси Боже!

—А что везете?

— Да так — сигареты, наркотики, водочка…

— А, ну, проезжайте, проезжайте!

Еще одну «автомобильную» историю рассказали очевидцы. В те дни ГАИ запрещало легковым машинам останавливаться на Площади. А если кто, проезжая, сигналил демонстрантам, тут же фотографировали машину и записывали номера. Чуть подальше останавливали и проверяли права.

И вот, проезжающая легковушка сигналит лагерю. Мгновенно подскакивает ГАИшник, машет палочкой, тормозит эту машину буквально через 300 метров , возле Нулевого километра. Водитель спокойненько подчиняется, выходит и протягивает постовому документы.

А в это время с заднего сидения легковушки выбирается мужик с огромной сумкой и радостно чешет прямиком в оцепление.

Интересно было вспоминать, как люди проносили палатки. Но эти ухищрения мы пока описывать не будем.

Может, еще пригодятся…

Там же, на Крестах, мне рассказали историю о Секретаре БРСМ. «Г ерой нашего времени, вполне поверивший сообщениям БТ и газет, в искреннем возмущении приехал на площадь посмотреть на «гнусных уродов», «укуренных отморозков». И чем-то не понравился товарищам из спецназа. Когда ему заламывали руки, он орал: «Что вы делаете?! Да я же секретарь БРСМ! Да я же сам за Лукашенко голосовал!». Однако ни ментов, ни судью, это особо не тронуло. Дали болезному 10 суток и отправили сидеть в камеру с «политическими». Ребята старались относиться к нему терпимо и с пониманием: все-таки их много, и они все вместе, а он один....Но, говорят, было ему всё-таки очень не по себе.

Так мы сидели и развлекались историями. А еще — пели, потому что иначе некоторые могли и заплакать. Особенно девочки — студентки 1-2 курсов. А таких хватало. Они думали о том, что скажут им родители и как жить дальше, если их отчислят. Мы им рассказали, что совет ректоров польских университетов принял решение: всех отчисленных студентов из Беларуси принимать доучиваться в Польше. Там даже организован специальный фонд имени Кастуся Калиновского.

— Так что не реветь, студенты! Доучитесь в Варшаве!

Но каждый понимал: Варшава, это, конечно, неплохо, однако уезжать из страны никому не хочется. И непонятно, как потом возвращаться обратно. Будет ли действовать в Беларуси диплом европейского образца? Не окажутся ли эти девочки ненужными своей Родине?

Где-то после обеда (в смысле, обеденного времени, потому что кормить нас, естественно, никто не стал) лязгнул в двери замок.

— На выход! Всем стать лицом к стене!

Странно, но после какого-то раза перестаешь воспринимать такие вещи как нечто неестественное, отвратительное. Психика, спасая свою целостность, адаптируется к ненормальным условиям. Командуют — становишься. И сам пугаешься своей тупой готовности подчиниться.

— Сейчас мы вас отведем в автобусы!

— Куда вы нас везёте?!

— Куда-куда? На суд!

Идем по какому-то коридору, спускаемся в еще один внутренний дворик, где стоят автобусы. Стекла выше половины затемнены, на них наклеена темная пленка. В автобусе четверо ОМОНовцев с дубинками и газовыми баллончиками.

— Сидеть тихо! В окна не высовываться, не кричать!

Мы притихли. И вдруг кто-то показывает на забор: над ним высовывается человек с фотоаппаратом.

— Журналисты! Нас ждут журналисты! — выкрикивает кто-то. Лица в автобусе приметно веселеют.

Выезжаем за ворота и сразу как вспышка в глаза: у ворот стоит толпа, человек с полсотни. Стоит уже явно далеко не первый час.

— Там моя мама! — отчаянно кричит, вскакивая на ноги, девчонка-первокурсница. Автобус взрывается криком. Мы вскакиваем, приникаем к окнам там, где они прозрачны, колотим ладонями по стеклу, машем руками. Рев ОМОНовцев никого не останавливает. Там, снаружи, под колеса летят цветы.

На повороте наперерез автобусу кидаются люди. Мелькают фотоаппараты, камеры. Кто-то рядом плачет, но это скорее слезы радости.

Это было очень важно: почувствовать, что мы не остались один на один с Системой, что нас поддерживает множество людей, что нас не оставят в беде. Это было не менее важно, чем вода или еда. А может быть, на тот момент даже и более.

Сразу же на выезде, не успели мы вывернуть на улицу, за нами плотно пристроился синий микроавтобус «Фольксваген». Рядом с водителем сидела женщина с фотоаппаратом, и кто-то еще был на заднем сидении. Весь автобус зашептался: «Правозащитники, правозащитники». Мы махали им в заднее окошко, и они отвечали нам, высовывая руки из боковых окон. За микроавтобусом шла колонна из нескольких легковушек, одна девушка узнала среди них машину своих родителей.

«Фольксваген» в голове «погони» шел за нами очень аккуратно, плотно, ровно, не отставая на светофорах и поворотах, через весь Минск. Мы выглядывали в окна, несмотря на все окрики. Пару раз останавливались на красный свет бок о бок с городскими автобусами. Мы пытались как-то просигнализировать пассажирам, махнуть рукой. Бесполезно. Погруженные в себя, безразличные люди, непонимающие лица. Как будто они живут в каком-то другом городе, как будто не их коллег, знакомых, сограждан молотили вчера на Октябрьской! «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу!»

А возможно, они действительно НИ-ЧЕ-ГО, ничегошеньки не знали. Когда я думала об этом, у меня просто руки опускались. Но стоило глянуть на синий «Фольксваген», неотступно следовавший за нами, на старый добрый «Фольксваген», похожий на верного пса,— и тоска и страх сразу отпускали.