23-24.03.06 Москва, Рогачев и Светлогорск. ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ ЗИМЫ

М. Щербаков

Утром 23 марта мы всё же съездили домой чуть поспать и вымыться. Уходили с Майдана большой плотной группой—так было безопаснее. А оставшееся кольцо было такое редкое, а смотрели нам вслед с таким отчаянием, что я чуть не кинулась обратно. Меня остановила только боязнь, что не выдержу еще одну ночь без отдыха.

Для ухода с Майдана была придумана своя техника. Сбиваемся этакой «свиньёй», выходим из оцепления и — строевым шагом топаем к метро. Не доходя до станции Октябрьской, быстро сворачиваем — и улочками, дворами почти бегом выходим к станции «Немига». Там садимся в метро и разъезжаемся.
Минчане разбирали иногородних по домам на отдых. К нам домой поехали поспать-погреться Светлана Жилинская из Рогачева, предприниматель Виктор из Светлогорска и девушка Марина из Москвы. Светлана приехала на площадь с дочкой Катей. А ее муж, Виктор Жилинский, в это время отсиживал свои сутки в Рогачеве. Москвичка Марина вообще приехала в одиночку, из любопытства: поглядеть на революцию. То, что она здесь увидела и услышала, так её потрясло, что она решила оставаться до конца вместе с нами.

Мы долго не могли разойтись по комнатам: хотелось говорить и говорить друг с другом, слушать, как другие рассказывают о себе. К вечеру, когда мы втолкнули в себя по парочке пельменей и немного поспали, стало ясно, что у Марины температура. Она решила остаться дома, долго звонила в Москву и рассказывала про Майдан, звала знакомых приехать. Все остальные кое-как поднялись и поехали на площадь.

Муторная была ночка с самого начала. Единственные светлые и спокойные минуты выдались, когда я еще стояла вне оцепления, взявшись за руки с близкими мне людьми. На площади в то время собралось много народу, люди стояли со свечами и лампадками вокруг нашего оцепления, и было совсем не страшно. Очень не хотелось разнимать рук, но пора уже было гнать в шею тех, кто не собирался остаться на ночь. После 12 ночи уходить с Октябрьской — дело весьма рискованное: позже я встречала не одного человека, которого при этом задержали.

Погнали мы с Асей наших друзей домой — они собирались прийти назавтра — и нырнули в оцепление.

Первое, что я увидела,— избитого парня, который лежал между палатками и которому пытались оказать помощь. Как мне сказали, его избили люди в штатском за то, что он пытался пронести в лагерь биотуалет.

Когда я увидела кухню городка — пришла в ужас. Там был разброд и шатание: продукты свалены бестолковыми грудами и мешают проходить, мусор пару часов явно не убирался, черт знает, где что искать в этом бардаке. И главное, жуткая нехватка желающих все это разгребать…

Но в оцеплении стояли не каменные атланты, а живые люди, которые очень ждали горячего чаю и у которых впереди — мы так думали — была еще очень холодная ночь. Мы взялись за дело. Всё там разобрали, чистенько вымели мусор, какой-то мужик раскочегарил углем мангалы, и мы начали кипятить чай. Конечно, его на всех не хватало. Очень горько было, когда прибегали «гонцы» из разных сторон оцепления и кричали, что там замерзают люди, есть больные, нужен кипяток, чтобы развести лекарство. А кипятка было мало: в ту ночь извне до нас почти никто не дошел. Три-четыре термоса принесли, и то с вечера, — и все. Да, еще помню, прошла какая-то женщина в час ночи, два небольших термоса пронесла на себе, привязанные резинками крест-накрест, как пулеметными лентами.

Кипяток грелся медленно, а расходился очень быстро. Девчонки-добровольцы собрались в «чайные команды». Чайная команда — две девушки, одна с термосом, другая с пластиковыми стаканчиками. Такая пара идет вдоль оцепления по внутреннему кругу и раздает всем желающим горячее питье. Парочка девчонок пыталась выскочить за оцепление, чтобы напоить чаем тех, кто стоял в самом внешнем кольце. Но их тут же затащили обратно. Незнакомый парень отвесил Аське подзатыльник и сказал: «Неужели вы не понимаете?! Тут отошли несколько парней, буквально на 20 метров , их начали бить люди в штатском, а мы стояли и смотрели. И знали, что это провокация, и если мы кинемся на помощь, через минуту здесь будет ОМОН, «чтобы разнять молодежную драку», и пометелят под это дело всех. Но если ВАС начнут бить, мы не выдержим, кто-то обязательно выскочит из цепи! Так вот, чтобы за кольцом духу вашего не было!».

Чем дальше, тем тревожнее становилась ночь. Музыка все чаще прерывалась просьбами в микрофон: «Пожалуйста, все, кто внутри круга, станьте на периметр! Подтянитесь на правый фланг! Не поддавайтесь на провокации!».

Прибегавшие из оцепления люди рассказывали, что приходили провокаторы — несколько укормленных молодых людей с красно-зелеными флагами. Они делали все, чтобы вызвать драку, — орали матом, плевались. Один из них с размаху ударил ногой в грудь человека, стоявшего в оцеплении. Тот даже не мог закрыться — руки-то взяты под локти в сцепку. Но кольцо выстояло. Никто не поддался. Говорят, они закрывали глаза, чтобы поменьше видеть ЭТИ рожи.

То с одной, то с другой стороны кольца неслось: «Гань-ба! Ганьба!». Это был сигнал, что подходят провокаторы либо журналисты Белорусского телевидения. А еще с одной стороны в кольце стояли люди с юмором. Когда подходили провокаторы, они начинали петь песенку из детской “Калыханки” :

И тут же на эти крики и песенку в опасные места бежали люди и укрепляли там живое кольцо.

Где-то после двух ночи прошел слух, что всех журналистов оттеснили на пятачок между Дворцом Профсоюзов и Проспектом Скорины. Там была инсценирована драка, все, кто был с камерами и фотоаппаратами, кинулись туда — и уже не вернулись. Оттуда не видно было лагеря, нас закрывал Дворец профсоюзов.

Все чаще музыка прерывалась призывами стоять крепче и держать кольцо: “Провокация! Молчим! Не отвечаем! Все, кто спит в палатках — выходите и становитесь в кольцо!”. То на одном, то на другом краю начинали скандировать: “Мол-чим! Мол-чим!”.

А потом вдруг упала тишина. Полнейшая. Страшная. Музыка оборвалась, полутысячная толпа застыла в таком молчании, что были слышны отдельные растерянные голоса. Мы стояли и смотрели, как на площадь выезжают бронированные автофургоны с зарешеченными окнами — «автозаки», как называли их в толпе. Выезжают и окружают нас плотным кольцом. Кто-то крикнул в микрофон: «Все мужчины — в оцепление, все девушки— на середину круга». Ася, которая работала на кухне рядом со мной, кинулась в цепь, хватать людей за руки, делать третью цепочку. Я ломанулась вслед за ней, кто-то из парней с руганью схватил меня за шиворот и толкнул обратно в центр: «Дура! Тебе что — жить надоело?». А потом я, честно говоря, и сама здорово испугалась.

Потому что между автозаками появились ОМОНовцы. Очень быстро, в полнейшем молчании они окружили наш лагерь. Экипировка — как для боев с террористами: тяжелые бронежилеты, шлемы, руки и ноги в защите, дубинки, газовые баллончики. Мне чуть не поплохело от страха, я такие чудеса видела впервые в жизни.

Говорят, было какое-то предупреждение, типа, расходитесь, а то будет хуже. Возможно, но лично я его не слышала. Хотя в той тишине достаточно было громко сказать голосом — и слышно было бы на всю площадь.

Так вокруг лагеря встала черная стена. Они стояли лицом к лицу с нашим кольцом, в метрах трех-четырех от внешней цепочки. Стояли, молчали и некоторые — улыбались.

Кольцо не дрогнуло! Все эти длинноволосые студенты, преподаватели-интеллигенты средних лет, пожилые люди, минчане рядом с москвичами, парень из Екатеринбурга в одном строю с украинцем из Львова — все они стояли молча, глядя в лицо качкам из ОМОНа. Кто-то пытался скандировать: «М іліцыя з народам! Міліцыя з народам!”.

У аппаратуры микрофон, наверное, рвали друг у друга из рук. Женщина из штаба Милинкевича, кричала в микрофон: “Дзеткі! Трымайцеся! Вы ўсе — мае дзеці! Трымайцеся мужна! Міліцыя! Што вы робіце?! Не пралівайце крыві! Гэта ж дзеці! Гэта ж лепшыя дзеці нацыі!”.

Черная стена стояла. ОНИ ждали команды. Кто-то закричал в микрофон: «Сади тесь на землю! Сцепляйтесь за рук и!». Мы все сели . Кто-то взял меня за плечо, слева и справа я сцепилась под локти с какими-то девчонками. Опять стало тихо. Я вспомнила, что не залила мангалы, полные горячих углей, и стало страшно: а вдруг кто-нибудь туда рухнет лицом или руками? Пыталась вскочить, чтобы залить, но сидящие рядом меня удержали, сказали: «Вот-вот НАЧНЕТСЯ! Сиди тихо!».

Меня колотила сильная дрожь, дышалось с трудом, сквозь стиснутые зубы, чтоб не расплакаться. Достала мобильник и позвонила одному близкому человеку. «Слушай, нас сейчас будут брать! Говори со мной, не молчи, тогда будет не так страшно!». Следующие несколько минут я описывала ему все, что происходило.

… Кто-то из наших крикнул: «Мы уходим! Пропустите нас!». Мы стали скандировать: «Мы-у-хо-дим! Мы у-хо-дим!». Ноль реакции.

И вот стена двинулась. ОМОНовцы начали хватать парней из внешнего кольца, пытаться вытягивать их по одному из сцепки. Сначала фиг у них получалось! Люди цеплялись за руки, за одежду, одного держали чуть ли не десятеро.

Потом я увидела страшную вещь. Из первой цепочки сидящих вскочил парень, с размаху саданул кулаком по голове соседу, схватил того за шиворот и потянул к автозаку.

Да, среди нас были провокаторы. Тут и понеслось: людей из оцепления вытягивали по одному, кого-то били дубинками, кого-то кулаками, кого-то просто волокли к машинам.

Оцепление перед нами редело на глазах. Кто-то закричал, когда перевернули мангалы. Перед нами вскочили, взявшись за руки, несколько парней, чтобы нас не стоптали. Когда этих парней начали хватать, мы вскочили тоже.

В центре лагеря уже оставались почти одни девушки. ОМОНовцы шли по палаткам и продуктам. Наша толпа шарахнулась отступать к проспекту, тоже не разбирая дороги по лагерю. Шли, наступая на палатки и теплые вещи, я упала, меня кто-то поднял, потом рядом тоже кто-то падал, и я его поднимала. Потом, уже ближе к проспекту, вокруг меня вдруг не стало людей, мобильник отрубился, я машинально сунула его в карман, и меня крепко схватил повыше локтя ОМОНовец в черной форме.

— Спокойно, спокойно, я не сопротивляюсь! Не трогай меня! — сказала я ему, и показала пустые ладони.

Это было уже не так страшно, как смотреть на черную стену вокруг лагеря или наблюдать, как хватают парней. Он повел меня к автозаку, ближайшему ко Дворцу Профсоюзов со стороны проспекта. Там была большая толпа, всех ОМОН пытался загнать в машину, но люди заходили медленно.

Я оглянулась на растоптанный лагерь, где полегли все палатки, где остался мой рюкзак и, что еще печальнее, гитара. Но я беспокоилась не за вещи: боялась, чтобы никто не влетел в раскаленные уголья на кухне. К счастью, этого не случилось. Я увидела кое-что другое, очень интересное.

В лагере, скособочившись, стояла единственная палатка. К ней подбежали какие-то люди — не отфиксировала, были ли они в штатском или в форме. Они стали вытряхивать в распахнутую палатку что-то из больших пластиковых пакетов — по моему, бутылки и какие-то мелкие вещи. Рядом с ними был человек с камерой, который снимал внутренность палатки. Больше мне не удалось увидеть — ОМОНовец рванул меня за руку и повел ближе к автобусу.

Прямо напротив этого автозака стояла цепь милиционеров, спиною к нам. А из-за их плеч — вспышки, вспышки, камеры! Там были оттесненные журналисты, они стояли вплотную к милиции и снимали поверх плеч.

Так, вышло, что я стояла к этой цепочке ближе всех. Сначала была мысль — вырваться и побежать прямо на камеры, попытаться пробиться к журналистам. Потом я решила, что не надо: на 90 % вероятно, что поймают и изобьют, если не здесь, то позже, не под камерами.

Я просто стояла и смотрела. Мне хотелось крикнуть им: снимайте, снимайте и показывайте, какие мы на самом деле! Показывайте только правду. Покажите нас людям. Пусть знаю, что мы не отморозки и не откованные из стали герои. Обычные люди, как любой устроившийся на диванчике перед телевизором, из той же плоти и крови. Ваши соседи, коллеги, друзья и родственники! И нам было страшно до тошноты, и нам становилось плохо сутки за сутками на морозе, но мы все равно стояли до конца. И ни о чем не жалеем.

Я спросила ОМОНовца, который меня держал: «И тебе не стыдно? Ты же видишь, что мы не алкоголики и не наркоманы. Ты по возрасту мог бы быть моим братом».

Он не знал, что отвечать. Ощерился и рыкнул что-то неразборчивое.